1

Тарас Шевченко

28 ноября

Если вы, благосклонный читатель, любитель отечественной старины, то, проезжая город Прилуки П[олтавской] г[убернии], советую вам остановиться на сутки в этом городе, а если это случится не зи[мою] осенью и не зимою, то можно остаться и на двое суток. И, во-первых, познакомьтеся с отцом протоиереем Илиею Бодянским, а во-вторых, посетите с ним же, отцом Илиею, полуразрушенный монастырь Густыню, по ту сторону реки Удая, верстах в трех от г. Прилуки. Могу вас уверить, что раскаиваться не будете. Это настоящее Сенклерское аббатство. Тут все есть. И канал, глубокий и широкий, когда-то наполнявшийся водою из тихого Удая. И вал, и на валу высокая каменная стена зубчатая стена со внутренними ходами и бойницами. И бесконечные склепы, или подземелья, и надгробные плиты, вросшие в землю, между огромными суховерхими дубами, быть может, самим ктитором по[саженными?] насажденными. Словом, все есть, что нужно для самой очарова[тельной] полной романической картины, разумеется, под пером какого-нибудь Скотта Вальтера или ему подобного списателя природы. А я… по причине нищеты моего воображения (откровенно говоря) не беруся за такое дело, да у меня, признаться, и речь не к [то]му идет. А то я только так, для полноты рассказа, заговорил о развалинах Самойловичевого памятника.

Я, изволите видеть, по поручению К[иевской] а[рхеографической] комиссии посещал посетил эти р[азвалины] полуразвалины и, разумеется, с помощию почтеннейшего отца Илии, узнал, что монастырь построен воздвигнут коштом и працею несчастного гетмана Самойловича в 1664 году, о чем свидетельствует портрет яко его яко ктитора, написанный на стене внутри главной церкви.

Узнавши все это и нарисовавши, как умел, главные, или святые, ворота, да церковь о пяти главах Петра и Павла, да еще трапезу и церковь, где погребен вечныя памяти достойный князь Николай Григорьевич Репнин, да еще уцелевший циклопический братский очаг, – сделавши, говорю, все это, как умел, я на другой день хотел было оставить Прилуки и отправиться в Лубны посмотреть осмотреть и посмотреть на монастырь, воздвигнутый дочерью набожною дочерью Еремии Вишневецкого-Корибута. Сложил было уже всю свою мизерию в чемодан и хотел фактора Лейбу послать за лошадьми на почтовую станцию. Только входит мой хозяин в комнату и говорит: «И не думайте, и не гадайте. Вы только посмотрите, что на улице творится». Я посмотрел в окно – и действительно, вдоль грязной улицы тянулося две четыреместные кареты, несколько колясок, бричек, вагонов разной величины и, наконец, простые телеги.

– Что все это значит? – спросил я своего хозяина.

– А это значит то, что один из потомков славного прилуцкого полковника, современника Мазепы, завтра именинник.

Хозяин мой, нужно заметить, был уездный учитель преподаватель русской истории и любил щегольнуть своими познаниями, особенно перед нашим братом, ученым.

– Так неужели весь этот транспорт тянется к имениннику?

– Э! Это только начало. А посмотрите, что будет к вечеру: в городе тесно будет.

– Прекрасно. Да какое же мне дело до вашего именинника?

– А такое дело, что мы с вами возьмем добрых тройку коней да и покатим чуть свет у Дигтяри.

– У какие Дигтяри?

– Да просто к имениннику.

– Я ведь с ним не знаком!

– Так познакомитесь.

Я призадумался. А что в самом деле, не махнуть ли по праву разыскателя древностей полюбоваться на сельские импровизированные забавы? Это будет что-то новое. Решено. И мы на другой день поехали в гости.

Начать с того, что мы сбилися с дороги. Не потому, что было еще темно, когда мы выехали из города, а потому, что возница (настоящий мой земляк!), переехавши через удайскую греблю, пу[стил] опустил вожжи, а сам призадумался о чем-то, а кони, не будучи глупы, и свернули пошли Роменскою транспортной дорогой, разумеется, по привычке. Вот мы и приехали в село Иваныцю. Спрашиваем у первого встретившегося мужика, как нам проехать на в Дигтяри?

– В Дигтяри? – говорит мужик. – А просто на берить на Прилуку.

– Как на Прилуки? Ведь мы едем с Прилук.

– Так не треба було вам и издыть з Прилуки, – отвечал мужик совершенно равнодушно.

– Ну, как же нам теперь проехать в Дигтяри, чтобы не возвращаться в Прилуки? а? – спросил я.

– Позвольте, тут где-то недалеко есть село Сокирынци, тоже потомка славного полковника. Не знает ли он этого села?

– А Сокирынци, земляче, знаєш? – спросил я у мужика, – Знаю! – отвечал он.

– А Дигтяри от Сокирынець далеко?

– Ба ни.

– Так ты покажи нам дорогу на Сокирынци, а т[ам] уж мы найдем как-нибудь Дигтяри.

– Ходим за мною, – проговорил мужик и пошел впереди наше[й] чере[з] по улице впереди нашей удалой тройки. Он повел нас мимо старой деревянной одноглавой церкви и четырехугольной бревенчатой колокольни, глядя на которую я вспомнил картину незабвенного моего Штернберга «Освящение пасок». И мне грустно стало. При имени Штернберга я многое и многое воспоминаю.

– Оце вам буде шлях просто на Сокирынци! – говорил мужик, показывая рукою на едва заметную дорожку, блестевшую между з[еленой] густой зеленой пшеницей.

Замечательно, что возница наш в продолжение всей дороги от Прилуки до Иваныци и во время разговора моего с мужиком все молчал и з[аговорил?] проговорил только, когда увидел из-за темной полосы леса крытый белым железом купол:

– Вот вам и Сокирынци! – и опять онемел. Это общая черта характера моих земляков. Земляк мой, если что и впопад сделает, так не разговорится о своей удали, а если, Боже сохрани, опростофилится, тогда он делается совершенной рыбой.

В Сокирынцях мы узнали дорогу в Дигтяри и поехали себе с Богом между зеленою пшеницею и житом.

Товарищу моему, кажется, не совсем нравилось такое путешествие, тем более, что он имел претензию на щеголя. (А надо вам заметить, мы были одеты совершенно по-бальному.) Он, как и возница наш, тоже молчал и не проговорил даже: «А вот и Сокирынци!» – так был озлоблен пылью и прочими неудачами дорожными неудачами. Я же, несмотря на фрак и прочие принадлежности, был совершенно спокоен и даже счастлив, глядя на необозримые пространства, засеянные житом и пшеницею. Правда, и в мое сердце прокрадывалася грусть. Но грусть иного рода. Я думал и сам у Бога спрашивал: «Господи, для кого это поле засеяно и зеленеет?» Хотел было сообщить мой грустный вопрос товарищу – но, подумавши, не сообщил. Когда бы не этот проклятый вопрос, так некстати родившийся во мне в моей душе, я был бы совершенно счастлив, купаяся, так сказать, в тихо зыблемом море свежей зелени. Чем ближе подвигались мы к балу, тем грустнее и грустнее мне делалось, так что я готов был поворотить, как говорится, оглобли назад. Глядя на оборванных крестьян, попадавшихся нам навстречу, мне представлялся этот бал чем[-то] каким-то нечеловеческим весельем.

Так ли, сяк ли, мы, наконец, добралися до нашей цели уже перед закатом солнца. Не описываю вам ни великолепных дубов, насажденных прадедами, составляющих лес, освещенный заходящим солнцем, среди которого высится бельведер с куполом огромного барского дома; ни той широкой про[секи] и величественной просеки или аллеи, ведущей к дому; ни огромного села, загроможденного экипажами, лошадьми и лакеями, лакеями и кучерами, – не описываю потому, что нас встретила, перед самым въездом в аллею, бесконечная кавалькада амазонок и амазонов и совершенно сбила меня с толку. Но товарищ мой не оробел; он ловко выскочил с телеги и хватски раскланивался со всею кавалькадою, из чего я заключил, что он порядочный дурак шутник. По миновании амазонок, амазонов и, наконец, грумов или жокеев, я тоже вылез из телеги, расплатился с нашим возницею, сказавши ему на вопрос: «Де ж я буду ночувать?» – «В зелений диброви, земляче!» После чего он посвистал и поехал в село. А мы скромно пошли к вдоль великолепной аллеи к барскому дому. Но чтоб придать себе физиономию хоть сколько-нибудь похожую на джентельменов, зашли мы в так называемый холостой флигель, отстоящий недалеко от главного здания, где встретили нас джентельмены самого неблагопристойного содержания.

Обыкновенно бывает, что люди после немалосложного обеда и нешуточной выпивки предаются сновидениям, а у них как-то вышло это напротив. Они скакали, кричали и черт знает что выделывали, и все, разумеется, в шотландских костюмах.

Цынизм, чтобы не сказать мерзость, и больше ничего.

Виргилий мой добился кое-как умывальника с водой и лоханки, и мы, в коридоре умывши свои лики, со[гнавши] и согнавши пыль с фраков посредством встряхиванья, отправились в сад в надежде встретиться с хозяевами. Надежда нас не обманула. Мы прошли вошли сначала в дом и, пройдя две залы, очутилися на террасе, уставленной роскошнейшими цветами; спустившися с террасы и пройдя дорожкой, тщательно у[сыпанной] песком усыпанной, через зеленую площадь (из патриотизма называемую левадою), вошли мы в сад, к немалому моему удивлению, не в английский и не в французский сад, а в простой, естественный дубовый лес, или в дуброву. И если б не желтые дорожки блестели между старыми темными дубами, то я совершенно забыл бы, что нахожусь в барском саду, а не в какой-нибудь заповедной дуброве. Виргилий мой подвел меня к высокому раскидистому толсто[му] огромному дубу и показал мне на стволе его небольшое отверстие вроде маленького окошечка, сказавши: «Посмотрите-ка в это оконце». Я посмотрел и, разумеется, ничего не увидел. «Посмотрите пристальнее». – Я посмотрел пристальнее и увидел что-то вроде иконы Божией Матери. И действительно, это была икона Иржавецкой Божией Матери, как мне пояснил мой Виргилий, врезанная в этот дуб знаменитым прилуцким полковником год спустя после Полтавской битвы.

Слушая пояснения сего исторического факта, я и не заметил, как мы вышли опять на леваду, где и встретили хозяина и хозяйку, окружаемых толпою улыбающихся гостей своих.

Виргилий мой, довольно ловко для уездного преподавателя, расшаркнулся с х[озяином] перед хозяином и хозяйкой, причем хозяин протянул ему покровительственно указательный палец левой руки, украшенный дорогим перстнем. Виргилий мой с подобострастием схватил его обеими палец обеими руками, причем и пред[ставил] и рекомендовал меня как своего друга и ученого собрата. Я в свою очередь тоже расшаркнулся, надо вро[де медведя?] по-медвежьи, после чего толпа гостей увеличилась двумя членами.

Примітки

…познакомьтеся с отцом протоиереем Илиею Бодянским… – Протоієрей – перший в ряду священиків при церкві, буває звичайно настоятелем церкви.

Бодянський Ілля Гаврилович (1782–1848) – прилуцький протоієрей, батько українського історика, етнографа, літературознавця, редактора-видавця неофіційної частини газети «Полтавские губернские ведомости» Павла Ілліча Бодянського (1809–1867), родич українського та російського філолога-славіста, історика та письменника Осипа Максимовича Бодянського (1808–1877).

Удай – річка в Чернігівській і Полтавській областях України, права притока Сули. Місто Прилуки стоїть на Удаї.

…верстах в трех от г. Прилуки. – Густинський монастир розташований за 7 км від Прилук.

Это настоящее Сенклерское аббатство. – Сент-Клерське абатство – монастир у басейні річки Рони поблизу міста Ліона у Франції, місце дії роману «Лес, или Сент-Клерское аббатство» – одного з численних наслідувань англійської письменниці Анни Радкліф (1764–1823), написаного невідомим автором і надрукованого під її прізвищем (М., 1801–1802; Орел, 1823, та інші видання). Для готичних романів (або «романів жахів», «чорних романів»), до яких належали, зокрема, твори Радкліф (романи «Удольфські таємниці», 1794; «Італієць», 1797), характерне підпорядкування сюжету та пейзажу атмосфері «жахливого» і «таємничого». У романі «Лес, или Сент-Клерское аббатство» руїни колись величних і пишно прикрашених будівель монастиря навіюють героям страх. Дальший опис напівзруйнованого Густинського монастиря пояснює Шевченкову асоціацію з Сент-Клерським абатством. Реально такого абатства не існувало, це літературний образ.

…канал, глубокий и широкий, когда-то наполнявшийся водою из тихого Удая. – Монастир був побудований на острові посеред Удаю.

…между огромными суховерхими дубами… – Шевченко пише про залишки колишнього лісу. «Название монастырь получил от бывшего на этом острове густого леса, которого ныне и следа нет» [Сведение о нынешнем состоянии Густынского монастыря, составленное настоятелем его архимандритом Варсонофием // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. – М., 1848. – № 8. – С. 71].

…быть может, самим ктитором насажденными. – Ктитор – тут: засновник, фундатор. Фундатором Густинського монастиря Шевченко вважав Івана Самійловича Самойловича (?–1690), гетьмана Лівобережної України (1672–1687). Насправді монастир був заснований раніше – 1600 р. ієромонахом Іосафом на землі князів Вишневецьких (Летописец о первом зачатии и создании святой обители монастыря Густынского… // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. – № 8. – С. 1).

…все есть, что нужно для самой полной романической картины, разумеется, под пером какого-нибудь Скотта Вальтера… – Йдеться про романтичний колорит, атмосферу незвичайного, характерну для романів Вальтера Скотта (1771–1832).

…по поручению К[иевской] А[рхеографической] комиссии… – скорочена назва Тимчасової комісії для розгляду давніх актів у Києві, наукової установи, створеної 1843 р. при канцелярії київського, подільського й волинського генерал-губернатора для збирання і видання історичних документів, а з 1845 р. – й дослідження археологічних пам’яток. Шевченко був співробітником комісії у 1845–1847 рр. і за її дорученням подорожував по Україні, змальовував архітектурні й археологічні пам’ятки, збирав фольклор, етнографічні матеріали, історичні відомості.

…монастырь воздвигнут коштом и працею несчастного гетмана Самойловича в 1664 году. – І. Самойлович сприяв побудові головного храму Густинського монастиря – Троїцького собору (1672–1676), видатної пам’ятки української архітектури XVII ст.:

Шевченко на засланні не мав довідників і помилився в даті на 10 років – треба 1674 р.

…нарисовавши, как умел, главные, или святые, ворота, да церковь о пяти главах Петра и Павла, да еще трапезу и церковь… – Акварелі Шевченка «В Густині. Церква Петра і Павла», «В Густині. Брама з церквою св. Миколи Чудотворця», «В Густині. Трапезна церква» містяться в альбомі 1845 р.

Репнін Микола Григорович (1778–1845) – російський військовий і державний діяч, генерал, князь. М. Г. Репнін похований у склепі під Воскресенською трапезною церквою Густинського монастиря [Сведение о нынешнем состоянии Густынского монастыря, составленное настоятелем его архимандритом Варсонофием // Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. – № 8. – С. 71].

…циклопический братский очаг… – тобто кухонна піч величезних розмірів. Циклопічний (букв.) – побудований циклопами (кіклопами), У грецькій міфології – велетнями з оком посеред лоба, наділеними неймовірною силою. Нині цей малюнок Шевченка не відомий.

Лубни – повітове місто Полтавської губернії (тепер районний центр Полтавської області). Шевченко неодноразово (у 1843, 1845, 1846 рр.) бував у Лубнах.

…посмотреть на монастырь, воздвигнутый набожною дочерью Еремии Вишневецкого-Корибута. – Йдеться про Мгарський Лубенський Преображенський чоловічий монастир. Заснований 1619 р. за 2 км від Лубен у селі Мгар (тепер Лубенського району Полтавської області) за ініціативою українського церковного діяча І. Копинського коштом княгині Раїни Вишневецької (Могилянки; 1589–1619), дружини київського каштеляна князя Михайла Вишневецького, двоюрідної сестри політичного, церковного, освітнього діяча України першої половини XVII ст. П. С. Могили, матері (а не дочки, як помилково у Шевченка) Яреми Вишневецького, що підтримувала православне духовенство.

…вагонов разной величины… – тобто критих візків.

…один из потомков славного прилуцкого полковника, современника Мазепы…

Один из потомков – Петро Григорович Ґалаґан (1792– 1855), український поміщик. Вийшовши у відставку 1828 р., постійно жив у своєму родовому маєтку – селі Дігтярі Прилуцького повіту Полтавської губернії (тепер селище міського типу Срібнянського району Чернігівської області). Мав великий симфонічний оркестр з кріпаків (46 осіб), що славився на всю Україну.

П. Г. Ґалаґан (його прізвища, імені та по батькові Шевченко не називає, один раз прізвище позначено літерою «Г».) – прототип одного з персонажів повісті – власника маєтку та оркестру з кріпаків, в якому грав головний герой «Музыканта» Тарас Федорович.

Славный прилуцкий полковник – Ґалаґан Гнат Іванович (?–1748) – чигиринський (1709–1713) і прилуцький (1714– 1739) полковник.

Мазепа Іван Степанович (1644–1709) – видатний український державний діяч, гетьман Лівобережної України (1687–1708).

Хозяин мой, нужно заметить, был уездный преподаватель… – Лишивши у першій частині повісті свого приятеля безіменним, розповідач далі називає його Іваном Максимовичем, один раз – Іваном Максимовичем С., тобто дає йому ім’я та по батькові свого друга, одного з організаторів викупу з кріпацтва – українського художника і педагога Івана Максимовича Сошенка (1807–1876). Деякі риси вдачі й біографії І. М. Сошенка, який після закінчення Академії мистецтв працював викладачем малювання Ніжинського повітового училища, Немирівської та 2-ї Київської гімназій, відбилися в образі «повітового викладача» Івана Максимовича.

…не махнуть ли по праву разыскателя древностей… – Шевченко пише тут про свою роботу в Київській археографічній комісії. Далі в цьому ж значенні антикварієм (тобто знавцем, збирачем старовини) називає розповідача у повісті Іван Максимович.

…на другой день поехали в гости. – Отже, Шевченко поїхав до Дігтярів у день іменин власника маєтку П. Г. Ґалаґана 29 червня (так званий «Петрів день») 1845 р. Не виключено, що він відвідував Дігтярі й раніше – 1843 р. [див.: Жур П. Літо перше. – С. 40]

Іваниця – село Прилуцького повіту Полтавської губернії (тепер Ічнянського району Чернігівської області). Шевченко там був проїздом 1845 р., можливо, й 1843 р.

…недалеко есть село Сокирынци, тоже потомка славного полковника. – Сокиринці – село Прилуцького повіту Полтавської губернії (тепер Срібнянського району Чернігівської області), маєток українського поміщика, громадського і культурного діяча, небожа П. Г. Ґалаґана Григорія Павловича Ґалаґана (1819–1888).

…я вспомнил картину незабвенного моего Штернберга «Освящение пасок». – Штернберг Василь Іванович (1818–1845) – російський і український художник, один із найближчих друзів Шевченка по Академії мистецтв. За картину «Свячення пасок у Малоросії» 1838 р. був нагороджений золотою медаллю Академії мистецтв, що давало право на відрядження до Італії для продовження освіти. Влітку 1840 р. виїхав до Італії, де помер від сухот.

…увидел из-за темной полосы леса крытый белым железом купол. – Очевидно, йдеться про декоративний купол, що вінчає поміщицький палац у Сокиринцях. Тепер у будинку міститься професійно-технічне училище.

Глядя на оборванных крестьян… – Записи у щоденнику Г. П. Ґалаґана за 1845 р. свідчать, що селяни Прилуччини дуже бідували [Отрывок из дневника Г. П. Галагана за 1845 г. // Киевская старина. – 1899. – № 11. – С. 231].

…бельведер с куполом огромного барского дома… – Бельведер – тут: споруда над будинком, звідки відкривається мальовничий краєвид. Поміщицький будинок у Дігтярях, збудований у 1825–1832 рр. за проектом архітектора П. Дубровського, належав до типових маєткових будівель початку XIX ст. У 1877–1882 рр. перебудований під земське ремісниче училище. Дійшов до наших днів зі значними втратами, відсутній, зокрема, і бельведер. Тепер у будинку професійно-технічне училище.

…села, загроможденного экипажами, лошадьми, лакеями и кучерами, – не описываю… – Ця деталь у повісті нагадує опис етнографа і письменника О. С. Афанасьева-Чужбинського з’їзду гостей на родинне свято 29 червня до маєтку поміщиці Т. Г. Волховської Мойсівки, де він 1843 р. познайомився з Шевченком:

«12 января – день именин хозяйки и 29 июня, кажется, день именин покойного В[олховско]го праздновались со возможной пышностью; и в эти дни собиралось в Мосевке до 200 особ, из которых иные паны приезжали в нескольких экипажах в сопровождении многочисленной прислуги» [Чужбинский А. Воспоминания о Т. Г. Шевченке // Русское слово. – 1861. – № 5. – С. 4].

…все, разумеется, в шотландских костюмах. – Тобто без штанів, у самих сорочках. Описуючи поведінку джентльменів з «холостого флігеля», Шевченко мав на увазі гурток так званих «мочеморд», з членами якого – Віктором та Михайлом Закревськими, Яковом та Сергієм де Бальменами й іншими він познайомився у Мойсівці.

Виргилий мой… – так Шевченко слідом за Данте називає свого супутника в поїздці по Україні. В першій частині «Божественної комедії» – «Пеклі» проводирем Данте по пеклу зображено римського поета Публія Вергілія Марона (70–19 рр. до н. е.). До образу «нового Виргилия» в значенні проводиря звернувся М. В. Гоголь у поемі «Мертвые души», розповівши про дрібного чиновника, що «прислужился нашим приятелям [Чичикову і Манілову. – Ред.], как некогда Виргилий прислужился Данту, и провел их в комнату присутствия» [Гоголь Н. Похождения Чичикова, или Мертвые души. – М., 1842. – С. 275].

…не в английский и не в французский сад… – Йдеться про два основні види садово-паркових ансамблів: пейзажний («англійський»), для якого характерне вільне, живописне розміщення природних та штучних компонентів, що імітують природний ландшафт (Гатчинський, Павловський сади під Санкт-Петербургом, парк у Сокиринцях) та регулярний («французький») з властивим йому геометричним плануванням рослинності, водоймищ, архітектурних та інженерних споруд, скульптур (Літній сад у Санкт-Петербурзі, Петергофський, Царський сад у Києві).

…икона Иржавецкой Божией Матери. – Козацька «чудотворна» ікона Богоматері, що знаходилася в Троїцькій церкві села Іржавець Прилуцького повіту Полтавської губернії (тепер Ічнянського району Чернігівської області). За переданням, переказаним Шевченком у поемі «Іржавець» (1847), була вивезена козаками 1709 р. із Запорозької Січі після її зруйнування. Врізана в дуб ікона була не в Дігтярях, а в Сокиринцях.

Версія про перенесення ікони в повісті інша, ніж у поемі «Іржавець».