Початкова сторінка

Тарас Шевченко

Енциклопедія життя і творчості

?

Мая 7

Обращено внимание на статьи, помещенные в «Московском сборнике» за 1847 г., Ригельмана, Чижова, Хомякова и других и на отдельно напечатанную книгу «Путешествие в Черногорию» соч[инения] Александра Попова. Статьи сии показывают, что сочинители их суть пламенные славянофилы, которые о необыкновенном значении славян в древности, о стремлении их к дальнейшему развитию и о каком-то вопросе, обратившем на себя будто бы всемирное внимание, объясняются в тех же преувеличенных и двусмысленных выражениях, как объяснялись участники Славянского общества. Замечено еще, что в «Отечественных записках» помещено несколько весьма умных и сильных возражений против славянофилов.

Посему находящемуся в Москве чиновнику III отделения Кашинцову предписано обращать деятельнейшее внимание на выходящие там журналы, сборники и книги славянофилов и тотчас доносить о всех возгласах полуполитических и двусмысленных, а издатель «Отечественных записок» Краевский поощрен к продолжению помещения в его журнале статей в опровержение славянофильских бредней.

Получено частным образом сведение, что находящийся в Симбирске А. Языков сносится с московским писателем Хомяковым по предмету предположения Чижова издавать журнал с 1848 г. Как журнал этот замышлен славянофилами и будет издаваться в их духе, то начальникам 2-го и 7-го округов корпуса жандармов предписано иметь за Языковым и Хомяковым секретное, но самое бдительное наблюдение.

Адъюнкт Костомаров окончил новое показание. Он объяснил дело славянистов с той же откровенностью и почти в том же виде, как Белозерский.

По словам Костомарова, ученые в последние годы, занимаясь исследованиями о древностях и историею славянских племен, вовлеклись в рассуждения о том, чем были эти племена в древности и чем могут быть в будущем времени. Такие рассуждения тем более занимали их, что, с одной стороны, западные славяне изображают древних славян в самом блестящем положении, а немецкие ученые унижают племя славянское. От этого произошла борьба, доведшая славянофилов до другой крайности: они начали доказывать, что славянские племена впереди покажут что-то новое, чудесное, невиданное и пророчат им великую будущность.

Наши ученые, ревностно занимаясь историею славян, не могли не увлечься в заграничные бредни. Гулак, Костомаров и Белозерский, предаваясь тем же идеям, помогали друг другу в трудах, а в исходе 1845 и в 1846 г. Гулак и Белозерский начали называть круг своего дружества Славянским обществом. Около того же времени Костомаров придумал носить кольцо во имя св. Кирилла и Мефодия единственно из уважения к памяти первых просветителей славян, и по его предложению кольцо это носил Гулак, но он, Костомаров, не считал кольца символом общества и убеждал Гулака и Белозерского не называть круг свой обществом, напоминая им, что такие названия не дозволены законом. Дабы уничтожить это неудобство, он намерен был предложить начальству Киевского университета мысль учредить на законном основании общество занимающихся славянскими исследованиями, назвав оное обществом св. Кирилла и Мефодия по примеру тому, как Киевский университет назван во имя св. Владимира.

Между тем рассуждения Костомарова, Гулака и Белозерского, или Славянского общества, кроме ученых, относились и до слияния славянских племен, но они полагали соединить их под скипетром российского императора, не касаясь до настоящего образа правления собственно в России и думая только, что вновь могущие присоединиться к нам иноземные славянские племена должны быть устроены по примеру Царства Польского. Средствами для этого они принимали: распространение православного исповедания и образованности между всеми славянскими племенами. Костомаров, подобно Белозерскому, уверяет, что в мыслях их решительно не было ни народных восстаний, ни преобразования законных властей в России, а тем менее каких-либо вооруженных действий, что он, Костомаров, был всегда неограниченно предан особе государя императора, всем повелениям его и распоряжениям правительства.

В половине 1846 г. трое друзей (Костомаров, Белозерский и Гулак) сами увидели несообразность своих рассуждений, перестали называть круг свой обществом, а потом даже занятия их не были общими, ибо Белозерский отправился в Полтаву, а Гулак предавался трудам более в уединении и, наконец, уехал в С.-Петербург. Тем и кончилось все общество, состоявшее только из упомянутых трех лиц, а если с ними сближались Навроцкий, Маркович, Посяда и другие, то единственно или по сходству ученых занятий (ибо идея панславизма многих занимала), или по знакомству, без всякого отношения к Славянскому обществу и что некоторые могли только слышать, не зная подробностей об этом обществе.

Таким образом, Славянское общество было ничтожно и по числу действователей и не могло быть опасно уже потому, что оно принимало меры ученые и мирные, распространение православия и образованности, а эти меры, как полагали и сами славянисты, если могли довести до цели, то разве через сотни или тысячи лет. Словом, рассуждения их были не более, как ученые бредни.

Далее Костомаров объясняет, что рукопись «Закон божий» он списал за несколько лет перед сим единственно по страсти иметь редкости у находившегося в Харькове Хмельницкого, который служил в Кавказском корпусе, а потом уехал кажется в С.-Петербург, что эта рукопись, должно быть произведение поляков, которые во время мятежа возглашали о восстании и Малороссии, что эту рукопись он никогда не думал распространять, а Гулак, бывая у него, сам захватил ее, без его, Костомарова, воли.

Впрочем, Костомаров утверждает, что ни рукопись «Закон божий», ни переделанный Белозерским устав Славянского общества никогда не были основанием или правилами их общества равно и стихи Шевченки нисколько не применялись к их идеям, тем более, что сочинения Шевченки напечатаны еще в 1840 году, а начал он писать еще прежде, когда идеи славянизма вовсе не были в развитии. Словом, преступные и безнравственные рукописи и стихи, найденные у славянистов, нимало не относятся до общества, но суть совершенно отдельного от этого предмета грехи их молодости.

Что же касается до показания Петрова, будто бы помещик Савич, а потом Гулак в присутствии Костомарова предавались революционным предположениям и будто бы Костомаров подкреплял их примерами из древней русской истории о волнениях народных и убийстве великих князей, то Костомаров с ужасом отвергает это показание. Он уверяет, что в нем никогда не погасало чувство благоговения к августейшему дому, что он не позволил бы себе находиться там, где происходят столь дерзкие рассуждения и что в самом упомянутом показании заключается несправедливость, ибо в древние времена русские были столь преданы своим государям, что ни один из великих князей не был погублен народом, и он, Костомаров, знающий историю как профессор, не имел даже возможности приводить подобных примеров.

В заключение Костомаров объясняет, что он прежде не понимал незаконности своих действий, думая даже, что рассуждая о будущем величии России, о присоединении к оной всех славянских племен, он действовал по долгу своему и по любви к государю императору, но ныне видит свое заблуждение и тот вред, который мог происходить от их неосторожности, – выражает искреннейшее раскаяние, предавая судьбу свою милосердию монарха и умоляя об отеческом помиловании.

Костомаров представил еще письмо, в котором, повторяя свое раскаяние, просит уничтожить прежние его показания, как написанные под влиянием болезни и душевного расстройства.

Наместнику Царства Польского сообщены сведения, какое производство было по делу о Славянском обществе после сообщенных ему известий 18 апреля.

Генерал-адъютанту Бибикову отправлены окончательные копии со всех описаний бумаг и допросов лиц, прикосновенных к Славянскому обществу.


Примітки

Подається за виданням: Кирило-Мефодіївське товариство. – К.: Наукова думка, 1990 р., т. 3, с. 362 – 364.