Початкова сторінка

Тарас Шевченко

Енциклопедія життя і творчості

?

№ 560 1850 р. березня 31. – Лист В.М.Білозерського до Л.В.Дубельта з поясненням своїх відносин з Г.Л.Андрузьким на засланні

Ваше превосходительство Леонтий Васильевич!

Почитая вас как истинного своего благодетеля, я решаюсь представить вашему превосходительству настоящее мое положение со всей откровенностью и просить вашего великодушного покровительства.

20 настоящего марта по приказанию г-на губернатора в квартире известного вашему превосходительству Андрузского сделан был полицмейстером обыск, все бумаги его забраны, а сам он оставлен дома; вслед за тем Андрузский был потребован к г-ну губернатору, откуда отправлен к себе на квартиру под строжайший арест.

На другой день после этого я был у г-на губернатора, и его превосходительство мне сказал, что меня могут постигнуть неприятности.

Мне очень жалко Андрузского. Я не мог предполагать, чтобы в его бумагах заключалось что-либо важное, преступное. Андрузский в состоянии был писать или о предметах безразличных, обыкновенных, или создавать какие-нибудь пустые фантазии, будучи слишком молодым и неопытным человеком, у которого воображение не направлено ни учением, ни разумом. Он не способен ни к какому практически полезному труду как человек больной, которому дикость характера, близорукость и бедность мешали делать знакомства, живший в совершенном уединении и почти дошедший до мономании.

Тем не менее, слова г-на губернатора при настоящем моем положении, весьма беспокоят меня, потому что был знаком с Андрузским и позволил ему бывать у меня, хотя сам не был у него в продолжении целого года ни разу.

Знакомство мое основывалось единственно, на сострадании к его жалкому положению; у меня не было ничего с ним общего, кроме участия, которого он вполне заслуживает по своему физическому и моральному состоянию. Странности его способны скорее оттолкнуть от него всякого, чем приблизить, и это самое обязывало меня оказывать ему больше внимания, которое я успел обратить на него и со стороны г-на губернатора. Андрузский видел это, и из благодарности сначала был ко мне привязан и даже откровенен, и часто выслушивал мои наставления, самые строгие и неприятные для его самолюбия, с величайшим терпением, но в последнее время я был так занят, что не мог уделять ему много внимания: это показалось ему пренебрежением, и он, написавши записку, полную оскорбленного самолюбия и вместе сознания своей негодности, совсем перестал бывать у меня. Я вдаюсь в эти пустые подробности для того, чтобы яснее представить вашему превосходительству, на чем существенно основывались мои отношения к Андрузскому и какого рода действительно было мое с ним знакомство, начавшееся только в Петрозаводске, ибо до тех пор я с ним знаком не был.

Я знаю, что он пишет, но не бывая у него и не имея охоты перечитывать его рукописи, я знал только то, что он сам мне показывал. Это бывали большей частью или пустые стихи, или отрывочные рассуждения, заметки; если я что-нибудь хвалил, он был весьма доволен; большей же частью я порицал его манию писать что попало и не раз ему советовал не писать ничего для сбережения глаз; но он всегда возражал, что не может от этого удержаться, и так как для него дорог самый процесс передачи на бумагу своих мыслей, а не содержание того, что написано, то я и не придавал никакой важности его писанию. В последние же месяцы, когда он бывал у меня редко и всегда почти задумчив, я несколько раз допытывался у него – не пишет ли он о предметах, которых совсем не знает и о которых рассуждать не следует, но он всегда отвечал мне, что не пишет ничего подобного. И сколько могу себе припомнить, сам я не встречал у него ничего важного; если же в бумагах Андрузского есть что-либо неприличное, то это не более, как следствие его расстроенного воображения, его мономании и не заключает в себе ровно никакого дурного умысла. Писать и писать беспрестанно составляет для него непобедимую потребность: это – единственное занятие, к которому он способен и которое сколько-нибудь развлекает его.

Мое поведение, мои занятия и мнение так были всегда открыты и так хорошо известны г-ну губернатору, что я нисколько не опасался знакомства ни с кем, а тем менее с Андрузским: я был убежден, что сочувствовать положению человека – не значит еще сочувствовать ему во всех его помышлениях.

Мне неизвестно, какое значение имеют бумаги Андрузского в глазах его превосходительства г-на губернатора, смею только уверить, что мои мысли и советы всегда клонились к его истинной пользе и не заключали в себе ничего такого, отчего бы я должен бояться неприятностей. Я никогда не воображал, что можно подпасть ответственности за какие-нибудь стишонки или фразы сумасбродного человека, в котором мы принимаем участие. Я не могу думать, чтобы ни служба, ни безукоризненное поведение в продолжение трех почти лет не защитили человека от подозрений в разделе мыслей, не имеющих никакого разумного основания. Жизнь недаром делает меня с каждым днем опытнее и рассудительнее.

Я твердо верую в справедливость и беспристрастие вашего превосходительства и вполне полагаюсь на вашу благодетельную защиту, о которой вновь умолять осмеливаюсь.

Провидение вручило вам судьбу мою: позвольте же надеяться, что ваше превосходительство никогда не пожелаете пренебречь ею и не лишите меня того отеческого участия, которое меня спасало и останется навсегда священным в памяти моего сердца.

С глубочайшим высокопочитанием и совершенной преданностью имею честь пребыть вашего превосходительства покорнейший слуга

В. Белозерский

31 марта 1850 г., Петрозаводск

Помітка про одержання: 17 апреля 1850 г.

Ч. IV, арк. 228 – 230. Оригінал.


Примітки

Подається за виданням: Кирило-Мефодіївське товариство. – К.: Наукова думка, 1990 р., т. 1, с. 438 – 439.