№ 151 1849 p. березня 5. – Прохання О. M. Куліш про переведення П. О. Куліша до Петербурга або Москви

Всеавгустейший монарх, всемилостивейший государь!

Простите великодушно несчастной женщине, осмеливающейся беспокоить ваше и. в. мольбою своею о спасении мужа своего от совершенной погибели. Не испытав всех возможных средств к его спасению, я бы согрешила перед господом, пред лицом которого дала обет быть ему помощницею в нужде и неизменною подругою в счастьи и бедствии, а также наказал бы меня бог и за то, если бы я осмелилась усомниться в милосердии и великодушии вашего и. в. и чрез это не решилась бы припасть к стопам вашим с мольбою моею. Кто же, как не отец лучше поймет страдания детей своих, а отеческая благость вашего величества мне известна более, чем многим другим по милостям, излитым вами на несчастных, впавших по молодости и неразумию в заблуждение и судившихся в мае 1847 г. в III отделении с. в. и. в. канцелярии, в числе которых находился и муж мой.

Слабость человеческая побуждает нас иногда мстить даже предметам неодушевленным, сделавшим нам помеху или другую неприятность, но в вас, государь, в вас – образ бога на земле! нет слабостей человеческих: всевидящее око ваше проникло в самую сущность дела, умело отличить заблуждения молодости от злых намерений закоренелого злодея, а милосердие озарило все своим божественным светом и вместо жестокого наказания за нарушение мудрых и благих велений ваших он послан на службу в Тулу. Произнести такой приговор все равно, что сказать: наказание за сделанное тобою зло предоставляю собственной твоей совести и эта благость принесла уже благотворные плоды.

Истинное и чистосердечное раскаяние в проступках и желание загладить прошедшее ревностным исполнением обязанностей и сделаться достойным оказанных милостей более мучат его, нежели разлука с родными и другие претерпенные им лишения и даже страшная бедность, угрожающая нам. Да иначе и быть не могло. Верноподданнические чувства к престолу вашего и. в. глубоко вкоренены в семействе нашем: отец мой в молодости служил в военной службе, потом до старости нес службу гражданскую, бывши постоянно несколько трехлетий судьею, а впоследствии, до кончины, уездным предводителем дворянства; шесть братьев, из которых два находятся в гражданской службе, а четыре посвятили себя службе военной, я и две сестры мои воспитаны под внушением веры и бога, верности царю и любви к ближнему, и если бы в муже моем было что-нибудь противное этим святым обязанностям, то я не была бы его женою.

Поэтому я смело могу сказать, что не вкоренившиеся убеждения омраченного злыми помыслами разума, а временное бессознательное заблуждение молодости и неопытности или лучше недоразумение было причиною неуместных выражений, находящихся в сочинениях мужа моего, сделавших нас неблагодарными детьми перед светлым лицом вашего величества. Без наставника и руководителя, предоставленный неблагоприятными обстоятельствами самому себе, не вполне просвещенный наукою, он делал зло бессознательно, не ведая сам, что делает. Вся жизнь его есть беспрерывная цепь борьбы с лишениями и бедствиями. В младенчестве он лишился матери и детство его незаботливая ласка лелеяла, а строптивость сурового отца, который полагал, что выучить грамоте сына своего и определить его где-нибудь в уезде на службу – значит сделать все со стороны родителей. Чем более развивались нравственные его силы, тем более томила его жажда познаний. Препятствия только воспламеняли его деятельность в ущерб здоровью. По бедности он не мог воспользоваться милостями вашего и. в., излитыми на верноподданных в учреждении университетов для полного и систематического образования юношества. Эта пытка душевная в таких молодых летах расстроила совершенно его здоровье, но он не пренебрег даром божьим, посеянным в душе его, и, работая днем для насущного хлеба, не помышлял об успокоении ночью и трудился для своего образования.

Наконец взошла было и для него ясная заря счастия: труды его готовы были увенчаться успехом, образованные к просвещенные люди обратили внимание на любознание его и неутомимость и он достигал уже цели своих желаний – благородного звания ученого, удовлетворяющего потребностям души его и обеспечивающего дальнейшее безбедное существование, уже он послан был щедротами вашего величества за границу для довершения образования, но в это самое время замечены были в прежде изданных им сочинениях некоторые необдуманные выражения и он арестован был в Варшаве.

Не буду говорить о том, что перенесла я, выросшая в деревне неразлучно с доброю матерью и только два месяца как вышедшая замуж, оставшись одна в чуждом городе без родных и знакомых, когда арестовали мужа моего: вполне понять мои страдания может только женщина, имевшая несчастие быть в подобном моему положении. Скажу только, что видеть теперь ежедневно угасающие силы его и понимать душевные его страдания для меня мучительнее моих собственных. Цель его жизни была кафедра ученого и звание академика, занятия были – наука, а не мнения политические, но, несмотря на это, не вполне просвещенный наукою и не искушенный опытом, по молодости и безрассудности, сам не понимая, что делает, он навлек на себя справедливое наказание.

Зная неумышленность проступков его, я могу сказать, что только тот не ошибается, кто ничего не делает, зато уже само бездействие есть ошибка и зло, противное законам божеским и человеческим. Душа его жаждала деятельности, но, брошенный на распутие жизни без опоры и руководителя, какую он имел возможность оценивать достойно и по справедливости каждый свой поступок, каждое свое слово и предвидеть последствия, могущие произойти от его неразумения? Не скрою, что когда у него отняты были средства к достижению избранного им ученого звания и он послан был на службу в Тулу, то он считал наказание это несоразмерным вине своей, или, лучше сказать, и не подозревал никакой вины, так его проступки были бессознательны и неумышленны, но теперь, когда купленный дорогою ценою опыт научил его смотреть на жизнь оком разума, отличающего святую истину от обманчивых призраков, он глубоко чувствует вину свою, искренно раскаялся в проступках и пораженный благостию, с которою ваше и. в. произнесли приговор его, мучится жаждою заслужить прощение и забвение прошедшего.

Так поступил бы на его месте и каждый благородный с неиспорченною душою и сердцем человек, но не каждый, может быть, так тяжко страдал бы, как он, тем более, что в Туле не представляется решительно никаких средств доказать усердие свое и дарования. К нашему несчастию, по прибытии в Тулу мужа моего не было там настоящего начальника губернии; назначенный же впоследствии губернатор, будучи совершенно новым в этом краю и занимаясь делами более важными, не имел времени и не знал, куда определить на службу моего мужа, но, имея предписание об определении его, предложил ему занять место смотрителя больницы.

Всякая обязанность, кроме усердия и добросовестности, требует еще и знания дела, а должность смотрителя больницы в особенности представляет столько разнородных знаний, опытности и навыка уметь распорядиться настоящим, помня прошедшее и угадывая будущее, что муж мой, будучи совершенно неопытным в делах подобного рода и признавая, что для начинающего служить этот шаг слишком неосторожен, боялся сделать по неопытности какие-нибудь упущения, не зависящие от его честности и усердия, и потому просил предоставить это место другому, а ему дать такие обязанности, которые бы он мог изучать под руководством опытного уже чиновника. Губернатор обещал ему дать и должность, и занятия, а между тем он не получил еще ни того, ни другого.

В продолжение полутора года пребывания нашего в Туле мы прожили все остатки небольшого моего приданого, перенося неприязненное расположение жителей, считающих нас как бы зачумленными, и теперь находимся в крайности остаться в большом городе без пристанища и средств к существованию. Труды рук наших не имеют там никакой цены и не могут доставить даже и скудного содержания больному, измученному горем и лишениями. Но не столько все эти бедствия убивают несчастного мужа моего, сколько безнадежное желание иметь когда-нибудь в Туле возможность загладить вину свою.

Я обращалась с просьбою к его сиятельству генерал-адъютанту гр. Орлову о переводе на службу мужа моего в С.-Петербург или Москву, но он не мог удовлетворить моей просьбы и потому я решилась, зная отеческое милосердие вашего и. в. припасть к стопам вашим и умолять о монаршем соизволении на возвращение совершенно раскаявшегося мужа моего в С.-Петербург или на перевод его в Москву. В многолюдной столице мы не будем целью неприязненного внимания, муж мой легче может найти службу с жалованьем, составляющим теперь единственный источник существования, и, главное, находясь под ближайшим надзором и руководством облеченных доверием вашего и. в. лиц, будет в состоянии яснее доказать на деле чистосердечное свое раскаяние и ревностным исполнением обязанностей искупить вину свою; притом же настоящее состояние расстроенного его и моего здоровья требует пособия опытных врачей, без чего неминуемо мы должны погибнуть. Эта милость, будучи доказательством, что есть еще надежда безрассудно падшему возвратиться на путь истинный и заслужить прощение милосердого отца-монарха, подобно гласу божию воззовет к жизни бедного страдальца: отказ – свидетельство безнадежности – убьет и его, и меня.

С чувствами глубочайшего благоговения имею счастие быть всемилостивейший государь вашего и. в. верноподданная

Александра Кулиш, жена 9-го класса чиновника

5 марта 1849 г.

Жительство имею Московской части 3 квартала в доме Доливо-Добровольского, на квартире у Г. Кармалеева.

Помітка про одержання: 7 марта 1849 г.

Ч. V, арк. 328 – 334. Автограф.

Примітки

Подається за виданням: Кирило-Мефодіївське товариство. – К.: Наукова думка, 1990 р., т. 2, с. 142 – 144.