№ 102 1846 р. жовтня 22, 31. – Лист К. І. Керстен до О. В. Марковича з висловленням свого ставлення до статті Я. Коллара

1846 22 октября, Гайворонщина

Что за предубеждение у тебя, Афанасий, против меня! Почему ты всегда больше расположен предполагать во мне дурное, а не хорошее? Я написала, что думаю оставить чтение и музыку для того, чтоб посвящать больше времени детям, а ты сейчас заключил из этого, что я хочу погасить в себе последнюю искру ума и теплоты душевной и приняться за исполнение своего долга с видом угнетенной жертвы, без любви, с отвращением, единственно для того, чтоб свет сказал: «Какое примерное великодушие! Какое благородное самопожертвование!» Нечего сказать, прекрасное исполнение долга! Так вот какие низкие чувства способен ты предполагать во мне! Спасибо тебе! Истинно по-братски!

Но ты очень ошибаешься, думая так черно обо мне. Нет! Не лицемерно сбиралась я исполнять свой долг, а хотела отдаться с любовью, всем моим существом – детям.

Однако ж, благодаря отчасти собственным размышлениям, отчасти твоим советам, в которых было много и правды, много такого, что далеко запало мне в душу, я решилась не оставлять моих прежних занятий. Я теперь почти уверилась, что они не помешают моим обязанностям в отношении к детям; что же касается до моих хозяйственных обязанностей, то совесть не станет упрекать меня, если я не выполню их с подобающею исправностию; а кажется, что из меня не выйдет порядочной хозяйки, сколько ни бейсь.

Еще одно несправедливое предположение: ты пишешь, что я хотела с смешным самоотвержением закрыть или очерствить свою душу. Неправда, никогда не хотела. Оставя чтение, я перестала бы образовываться, поглупела бы, может быть, не могла бы следить за литературой, поотстала бы в своих суждениях, но искра святой поэзии, которая дается нам или многим из нас при рождении, искра, под которою я разумею способность находить поэзию вокруг себя и упиваться ее благоуханием, эта искра не покинула бы меня! Оставя музыку, я потеряла бы небольшую беглость, приобретенную мною терпеливыми трудами, отстала бы в механике, но понимать и чувствовать искусство я не могла бы перестать, а любила бы его больше, чем теперь.

Тогда, быть может, в продолжении нескольких месяцев я не слышала б ни одного музыкального тона; но зато с каким наслаждением прослушивала бы каждую пьесу, удачно исполненную. Какие сладкие, очистительные, освежающие душу слезы полились бы из глаз при первом долетевшем до слуха звуке!

Я прочла статью о литературной взаимности между племенами и наречиями славянскими [170] и вполне согласна с нею. С такою дельною и основательною статьей нельзя не согласиться. Я не нашла в ней ни одного места, против которого могла бы поспорить. Как жаль, что горячность некоторых энтузиастов мешает им хладнокровным обсуждением постигнуть ее настоящий смысл! Коллар в одном месте говорит, что всякий невысоко ученый славянин должен знать четыре нынешние образованнейшие наречия, на которых пишутся и печатаются, как-то русское, польское, иллирийское и чехословацкое, а славянин ученый, филолог и историк по званию должен знать все славянские наречия без исключения, живые и умершие, и поднаречия, как-то: малороссийское – в русском, кроатское, виндское, болгарское – в иллирийском, лузацкое – в польском, Очень понятно, что филологу и историку необходимо знать поднаречия, но не понятно то, что некоторые мечтатели хотят из поднаречия сделать язык, силятся выражать на поднаречии все отвлеченные идеи и мысли, не замечая, что их усилие смешно и не ведет ни к чему дельному!

В другом месте Коллар говорит, что взаимность не состоит в политическом соединении всех славян; в каких-либо демагогических происках или революционных возмущениях против правительств и государей, откуда проистекает только замешательство и несчастие, и проповедует любовь к нашему народу и языку, но вместе и верность, покорность к государям, хотя б они были и из другого народа. Некоторые происходя из грубой, непросвещенной черни и, внимая Коллару, воображают, что действуют истинно в духе славянизма, сравнивая в своих стихах императрицу с стрекозою и любуются в пошлом самодовольствии своими остротами. Впрочем, это Не удивительно, но удивительно то, что люди образованные и притом не лишенные от природы эстетического чувства восхищаются этими безвкусными, уродливыми, антиизящными произведениями!

Есть много мест в статье Коллара, которые понравились мне, но исчисление их заняло бы слишком много времени, места, следовательно, невозможно.

У нас носится слух, что в Киевском университете был какой-то бунт и что три или четыре студента посажены в крепость. Какого рода этот бунт – неизвестно. Напиши, до какой степени этот слух справедлив. Говорят, что и Шевченко также сидит за что-то в крепости.

31 октября.

Merci, grand merci за «Повесть об украинском народе» Эта книжечка будет дорога мне и по внутреннему своему достоинству и потому, что она – твой подарок.

Я много предубеждена в пользу истории Кулиша и наперед уверена, что прочту ее с большим удовольствием. Ты говоришь, что, прочитавши эту историю, я лучше пойму стремления и интересы образованных малороссов. Очень хотелось бы узнать и понять, в чем именно состоят эти стремления и интересы. Не знаю, достанет ли у меня толку, чтоб понять.

С величайшим вниманием буду прислушиваться к суждениям и впечатлениям, какие произведет история на гайворонскую публику, и постараюсь передать их с точностью тебе.

Ты очень дурно делаешь, что развлекаешься. Надеяться на бога хорошо, но только надо помнить при том пословицу: «Береженого и бог бережет».

Записки бедной Ольги потеряны навсегда. Она их увезла с собой.

Ты просишь меня записывать слова и прислать тебе. Да разве я могу это сделать?

Я не имею никаких сношений с черным классом, кроме прислуги, которая говорит по-русски. Когда было еще тепло, я, часто гуляя, пыталась заводить разговор с нашими крестьянками, да и то не добилась ничего. Теперь же, не выходя никуда из комнат, я совершенно удалена от простолюдинов и не имею никакой возможности делать заметки, при всем моем желании прислужиться тебе. Однако ж я посылаю тебе четыре загадки и несколько слов, записанных мною летом. Может быть, они тебе известны.

Ты, верно, считаешь меня очень тщеславною, рассыпаясь в похвалах моему письму, о котором я давно уже забыла. Впрочем, меня не удивляет то, что ты предполагаешь во мне ненасытимую жажду лести. Ты мне приписываешь ведь всевозможные дурные качества. Это происходит от врожденной симпатии ко мне. Но мне гораздо приятнее было бы, если б ты, вместо преувеличенных и незаслуженных похвал, указал бы мне ошибки, находящиеся в моем письме. За это я была бы тебе благодарна.

Твое последнее письмо ужасно отрывочно и бестолково. Я извиняю тебя, потому что ты теперь очень занят. Но когда экзамен кончится, я сделаюсь взыскательнее и буду просить тебя писать яснее. Я скажу тогда твои собственные слова: неужели я не стою труда?

О чем попросить от тебя Ефима? Ты не дописал.

Читал ли ты в «Отечественных зап[исках]» за сентябрь месяц повесть Жоржа-Занда «Проклятое болото» [171]. Если не читал, то прочти. Не многие поймут всю прелесть и всю поэзию этой идил[л]ии!

У нас есть теперь гувернантка, которую папа договорил для Фроси; она будет также учить по-французски Лизу; по-русски же я просила папеньку позволить заниматься ею мне. Я хочу передать своей сестре сама свои немногие познания.

Не показывай, пожалуйста, мои письма своим товарищам. На что это похоже!

Прощай!

Е[катерина] Керстен

Ч. XI, арк. 29 – 32. Автограф.

Опубл.: За сто літ. – Кн. Г. – С. 41 – 43.

Примітки

170. Стаття Я. Коллара «Про літературну взаємність між слов’янськими племенами наріччями», пройнята ідеєю культурного і літературного єднання, опублікована в журн. «Отечественные записки» за 1840 р.

171. Жорж Санд (псевдонім Аврори Дюдеван, 1804 – 1876) – видатна французька письменниця, автор соціальних романів «Мопра», «Орас», «Консуело», «Прокляте болото» «Гріх попа Антуана» та ін. Розквіт творчості припадає на 1836 – 1848 pp.

Подається за виданням: Кирило-Мефодіївське товариство. – К.: Наукова думка, 1990 р., т. 3, с. 102 – 104.