№ 345 1847 р. квітня 15. – Протокол допиту М. І. Костомарова в III відділенні
Вопросы, предложенные г-ну адъюнкт-проф. Костомарову, и ответы его
1. Известно ли Вам было о существовании тайного общества, называемого Славянским обществом св. Кирилла и Мефодия; если было известно, то подробно опишите цель оного, состав и все действия в видах оного предпринятые.
На первый пункт имею честь отвечать, что я не знаю и не знал о существовании тайного Славянского общества, которое бы называлось Обществом Кирилла и Мефодия.
2. Если вы не знали об обществе, то объясните, от кого слышали рассуждения о славянстве, соединении славянских племен, преобразовании государственного управления и других подобных предметах; не можете ли ныне, по объявлении вам о существовании Славянского общества, сообразить, что слышали и объясните подробно все, что может раскрыть начало и действия общества.
На второй пункт имею честь отвечать, что несмотря на повсеместные толки о славянстве, идея соединения славян не доходила, по моему понятию и сведению, ни на письме, ни в устах до какого бы то ни было политического постоянного стремления.
3. Какие разговоры по этому предмету и где именно происходили; поименуйте всех лиц вам известных, занимающихся подобными мислями, и объясните, в какой степени каждое из этих лиц участвовало в означенных разговорах.
На третий пункт имею честь отвечать следующее: живя в Киеве, я весьма часто беседовал о славянстве, сам всегда душою любя этот предмет, с почтенными товарищами моими, которые мне помогали и указаниями и советами в моих ученых розысканиях, в особенности с профессорами Иванишевым, Костырем, Селиным и бывшим проф. Максимовичем [660]. Предметы разговоров никогда не выходили из чисто ученой сферы – этнографии, истории и философии.
Г-н помощник Киевского округа Юзефович также со мной часто беседовал о славянстве и не только в ученом, но и в политическом отношении, разделяя со мною то мнение, что все племена славянские должны будут соединиться под скипетром русского государя и что ученые и литераторы должны иметь эту мысль, без которой так называемый панславянизм сух и бесплотен. Эти все почтенные особы могут поручиться, что в разговорах с ними я не показывал никакого противозаконного направления.
Тоже должен я сказать о беседах с помещиками Ригельманом и Тарновским [661], с которыми я часто вел разговоры о славянстве чисто в ученом отношении. Кроме того, я часто прежде говорил о том же с Кулишом, от которого не слыхал ничего предосудительного, хотя очень часто с ним спорил за привязанность его и за высокое мнение о своей Малороссии, чего я не мог с ним разделить, как великороссиянин, что видеть можно из переписки его со мною. Впрочем нелепых толков о восстановлении Малороссии я от него не слыхал никогда; о соединении же славян он говорил очень мало и не в противозаконном духе.
Кандидат Гулак, человек превосходного образования, но ума и мышления не твердого и характера до крайности странного, познакомившись со мною в исходе 1845 г., занимался древностями и законами славянских народов, а в апреле и в мае 1846 г. начала ему входить в голову мысль заимствованное им от меня кольцо с именем Кирилла и Мефодия сделать девизом какого-нибудь общества, не сознавая вполне какого. Так как он не сознавал, чего именно хотел и менялся с каждым днем в своих убеждениях, то я смотрел на это как на ребячество, следствие того, что он начитался о разных обществах и рыцарских орденах и имел такое настройство, что принимал в себя все, что читал, за некоторое время.
С ним жил молодой брат его Навроцкий, студент с весьма ограниченными способностями, и также некоторое время увлекался мыслью об обществе, не показывая вовсе сознания, какого общества желает. Это была чистейшая фантазия. С июня месяца я не слышал от Гулака уже ничего ни об обществе, ни об идеях славянского соединения до самого декабря; он занимался историею Померании. Я с ним почти даже раззнакомился, но H. E. Писарев прикомандировал его ко мне для издания Величкинской летописи. В начале текущего года Гулак уехал. Навроцкий во все продолжение 1846 г. бывал у меня очень редко; ясного определительного сознания не показывал и уже не видался со мною более четырех месяцев.
Кроме этих, бывали у меня в доме студенты Маркович, Посяда, Андрузский, но все три совершенно не заняты были славянством, а только Маркович и Андрузский были привержены исключительно к малороссийской народности, а Посяда не показывал никакого направления. Эти студенты приглашены были потому поводу, что г-н Юзефович препоручил мне передать студентам переводы писателей с латинского языка, которые писали о Малороссии, и я поручил им перевести сочинение Пастория [662] «De Bello Scithico Cosaccico» но, увидевши в них неохоту и неспособность, отказал им от дома. В доме у меня никаких собраний и сходбищ не было, кроме как несколько случаев, а именно: в декабре месяце по случаю посещения меня помещиком Савичем, но тогда был и проф. Максимович, и ничего не было предосудительного.
Хотя этот г-н Савич показывал довольно либеральное направление, но умерял его. В другой раз по случаю приезда Кулиша нашло ко мне несколько студентов и так нагло, что я принужден был просить их немедленно удалиться, и с тех пор ни один из них не ступал ко мне ногой в дом, кроме Марковича, который был раза два и то по хозяйственному делу.
Студент Маркович имел большую охоту издавать сельское чтение Одоевского [663] для простых малороссиян на малороссийском языке, и к этой мысли приступили в декабре Гулак, Шевченко, Кулиш и я. Поводом к этому были еще два или три собрания, одно – у меня, другое – у Гулака и третье – в квартире Кулиша, на котором не было и помина о соединении славян, а толковали о средствах к печати, для которых положили, чтобы каждый пожертвовал по десяти рублей. Все такие свидания ни малейшей связи не имели с глупейшими бреднями Гулака о составлении общества, о каковых я даже не мог никогда и предполагать, чтоб они возобновились, ибо, казалось, совершенно исчезли еще в мае месяце. Несправедливо обвиняют меня, будто бы у меня в доме собирались студентские какие-то сходки: я держал себя в большом отдалении от студентов.
Художник Шевченко бывал у меня единственно несколько раз в сентябре, а потом в декабре и то большей частью при Максимовиче. Хотя молва называет его составителем бродячих стихов очень гадкого содержания, но я от него об этом признания не слышал, и когда, раз спросил, он вспыхнул и назвал мне какую-то другую фамилию. О славянстве он вовсе не заботился ни в хорошем, ни в дурном смысле, а был пламенный малоросс до крайности и грубого характера, но о политическом бытии Малороссии в виде государства не говорил.
4. Для чего сами вы изобрели кольцо с надписью имен св. Кирилла и Мефодия, перевели с польского рукопись, называемую «Закон божий», кем присоединен к этой рукописи устав Славянского общества, кому давали вы переписывать рукопись и у кого должны находиться экземпляры оной?
На четвертый пункт имею честь отвечать, что я действительно сделал себе кольцо с именами Кирилла и Мефодия на том основании, на каком в Киеве по обычаю делают кольца с именами святых, напр. Варвары и прочее. Я занимался тогда сочинением о Кирилле и Мефодии и нашедши по историческим свидетельствам, что самые русские славяне первоначально были обращены Кириллом, соображая, какое важное место занимают их заслуги для нашего образования, мне стало досадно, что память таких великих мужей церкви и славянства почти забыта потомками, ибо нигде не увидишь ни образа этих святых, ни храма во имя их. Эти-то мысли расположили меня сделать себе кольцо с их именами, полагая, что это будет самое приличное для меня, как для занимающегося русскою историею. Когда Гулак и Белозерский увидели это, то я сам предлагал и себе поделать такие же кольца, не предвидя несчастья, какое постигнет меня по воле божьей.
Гулак носил после того кольцо и Белозерский изъявил желание, но скоро уехал из Киева навсегда и потому я не могу сказать о его направлении и образе мыслей, ибо с ним не говорил более. Хотя Гулак и проектировал общество, но я после того так мало помнил об этом, что самое кольцо в декабре еще подарил своей невесте, которая многим показывала странную на нем надпись, и только по случаю привезения вещей ее в мой дом кольцо это у меня опять попалось. А сочинение я не переводил с польского в собственном смысле, ибо оно написано было по-малороссийски и только часть его была по-польски, и я в нем перевел то с польского, что было на этом языке, ибо списывать польское для меня было гораздо труднее, нежели, разобравши, выразить на природном языке.
Я никогда не разделял в душе подобных убеждений и даже если бы сбился с пути чести и присяги, то и тогда не мог бы разделять их, будучи русским, ибо оно явственно есть исчадие польщизны. Притом у меня осталась книга Мицкевича «Pielgrzymka» с моими замечаниями, из которых видно, что я не расположен верить этим мерзостям. Я его держал у себя, смотря на него, во-первых, как на исторический документ мятежа польского; во-вторых, как на одну из грез, на которые попадает славянофильство, и считал для себя нужным знать подобные заблуждения, ибо я сам всегда имел в виду идею славянского соединения в одну федеративную монархию, т. е. чтоб все славянские народы были соединены с Российскою империею на таком основании, на каком теперь Царство Польское, и потому с жадностью ловил всякие и правильные, и ложные мысли о славянском соединении, дабы составить себе понятие, в каких видах переходит эта идея в умах. Кем пополнено оно, не знаю, но у меня оно не все, ибо я назначил его к истреблению и оно уже вырвано.
Переписывая его, я отделил сначала польское, потом малороссийское; на чем оно изорвано – не помню. Помню, что оно начиналось стихами: «дитина люба», потом следовало по-польски предисловие и нечто вроде правил славянской республиканской федерации, что оно называется «Закон божий» – это я слышал в первый раз, но вспоминаю, что давно слышал о таком сочинении на малороссийском языке, весьма предосудительном, и любопытствовал его достать, приписывали его какому-то с иностранной фамилией, если не изменяет мне память, де Бальменю [664]. Сочинение это досталось мне в кипе разного малороссийского сбора, но так как я получал песни, сказки и тому подобное, отлагал разбор их до вакационного времени, то и не знаю достоверно, откуда оно мне пришло, ибо я нашел его в кипе песен, сказок и анекдотов в 1846 г., в мае, а собирал этнографические материалы преимущественно в 1845 г. на Волыни; доставляли мне кроме того их с разных мест. Я никому не давал его, кроме Гулаку, который мне сказал, что оно ему уже известно, а в декабре попросил себе на один день, увидя, что я сравнивал его с «Pielgrzymk’ою» и завез. Оно в моем списке названо Поднестрянка; я теперь только узнал, что оно называется «Закон божий», каковое название мне было давно знакомо, но я не знал, какое сочинение так называлось. Гулаку же я дал его в полной уверенности, что в нем перебродили все противозаконные идеи, ибо он никакого расположения к ним не показывал, и с обязанностью никому не давать.
5. Добавьте, не известно ли вам еще что-нибудь о сверх выше объясненного о славянофилах и вообще все, что может повести к полному обнаружению Славянского общества?
На пятый пункт я имею честь отвечать, что в Киеве я не замечал особенного славянофильства ни в ком в смысле политическом, и ежели Гулак составлял уставы общества, то и в нем не было твердого убеждения и намерения действовать злоумышленно, а просто ребяческая глупость составить общество какое бы то ни было, хотя бы рыцарский орден. Я с своей стороны признаю себя виновным за необдуманность, с какою сам убеждал делать кольца с именами Кирилла и Мефодия, увлекшись почитанием святых; и еще за то, что с такою же необдуманностью занятый тогда слишком другими семейными обстоятельствами отдал Гулаку «Поднестрянку» [665], которая впрочем ему была уже без того известна, что лично до моих мнений, то я открываюсь, что всегда сознавал святость монархического правления, ибо, будучи христианином, хотя может быть не истинным, но веровавшим всегда в простоте сердца слову божию, ясно видел, что от первой страницы Библии до Апокалипсиса монархия признается нормальною формою общества, как это видно из прямого смысла слов; между тем когда те, которые оправдывали республику, принуждены бывали уродовать и искажать прямой смысл; но, будучи грешным человеком, увлекался социальными вопросами об аристократии и демократии, не в смысле правительства, а в смысле сословий, и в своих суждениях и мнениях часто пристрастно, всегда был на стороне демократического, т. е. простого класса. Вообще же славянофильство, по моему мнению, не так распространено и не так вредно, как исключительная привязанность к какой-нибудь части общего отечества русского в юных головах, ибо ежели бы молодые люди исключительно привязались не только к идее народности малороссийской, которая существует, но и какому-нибудь Новгороду или Суздалю, то и тогда это бы увлекало их в мир пустых и несбыточных фантазий.
Николай Костомаров
Ч. III, арк. 121 – 135. Оригінал.
Опубл.: Былое. – 1907. – № 8. – С. 203 – 208.
Збірник пам’яти Тараса Шевченка. – С. 143 – 149.
Примітки
Відповіді М. І. Костомарова злегка перекреслені чорним олівцем.
660. Максимович Михайло Олександрович (1804 – 1873) – український вчений, природознавець, філософ, історик, філолог, фольклорист, етнограф і письменник. Перший ректор Київського університету (1834 – 1835). Працюючи в Київській археографічній комісії, підготував і видав ряд літературних пам’яток Київської Русі. Листувався з кирило-мефодіївцями (див. т. 2, док. № 21), зустрічався в Києві і був у дружніх стосунках з Т. Г. Шевченком, П. О. Кулішем та іншими діячами української і російської культури [Острянин Д. X. Світогляд М. О. Максимовича. – К., 1960; Марков П. Г. Общественно-политические и исторические взгляды М. А. Максимовича. – К., 1986].
661. Очевидно, Тарновський Василь Васильович (старший) (1810 – 1866) – поміщик Чернігівської губернії, закінчив Московський університет, родич М. В. Юзефовича, зустрічався в 1845 – 1846 pp. у Києві з М. О. Максимовичем, Т. Г. Шевченком, М. І. Костомаровим; вивчав феодальне звичаєве право, автор праць «Юридичний побут України» і «Про ділимість сімейств у Малоросії» (1853).
662. Пасторій Юхим (1610 – 1682) – польський феодальний історик, написав книжку «Bellum scythico-cosaccicum seu de conjuratione Tartarorum Cosacorum et plebis Russiae contra regnum Poloniae ab invictissimo Poloniae et Sueciae rege Ioanno Casimiro» («Війна скіфсько-козацька, або про змову козаків і черні руської проти Королівства Польського за непереможного короля Польщі й Швеції Іоана Казимира», 1652), де є відомості з історії України.
663. Збірка «Сельское чтение» видавалася з 1843 р. російським письменником Одоєвським Володимиром Федоровичем (1804 – 1869) разом із Заблоцьким-Десятовським Андрієм Парфеновичем (1807 – 1886). У 1846 р. була здійснена спроба видавати цю збірку українською мовою.
664. Де Бальмен Яків (1813 – 1845) – близький офіцер і художник, родом з Полтавщини. Разом з художником М. Башиловим у 1844 р. ілюстрував збірку віршів Шевченка. Загинув на Кавказі під час одного з походів царського війська проти черкесів у 1845 р. Шевченко присвятив йому поему «Кавказ».
665. Подібного твору не виявлено.
Подається за виданням: Кирило-Мефодіївське товариство. – К.: Наукова думка, 1990 р., т. 1, с. 275 – 279.