Апреля 17

Составлен свод показаний Кулиша на предложенные ему 79 вопросов.

Он не дал никаких фактов для объяснения Славянского общества, потому что на главные вопросы о тайном обществе, замыслах и действиях оного отозвался совершенным незнанием. В бумагах, привезенных с ним из Варшавы, оказались и рукопись «Закон божий» с революционными в конце воззваниями и тетрадь преступнейшего содержания, в которой объяснены с доводами и убеждениями все правила Славянского общества, и проект учреждения школ для простого народа в Малороссии, и стихотворения возмутительного содержания, но он доказывает, что не знает и никогда не видывал этих бумаг и что они, быть может, принадлежат Белозерскому. Действительно, между бумагами Кулиша находятся многие и шурина его Белозерского, ибо последний в Варшаве жил с первым на одной квартире, и все бумаги их вместе доставлены в III отделение.

Сколь ни невероятно, чтобы Кулиш, дружный с Белозерским еще до женитьбы на сестре его, потом ехавший с ним из Малороссии в Варшаву и живший там на одной с ним квартире, не знал ни о бумагах, ни о преступных мыслях своего товарища, но Кулиш утверждает, что доселе не имел ни малейшего понятия о Славянском обществе и политических замыслах.

Такие решительные оправдания Кулиша тем более сомнительны, что в его собственных письмах, бумагах и даже напечатанных сочинениях находится много мест или весьма сомнительных, или почти прямо указывающих на какие-то замыслы. Несмотря на то, Кулиш всему дает истолкование в таком смысле, что означенные места вовсе не относятся ни до общества, ни до политических замыслов; все, по его словам, касается только литературы, исторических изысканий и других ученых предметов. Например, слова в письме к Гулаку, которого он приглашал приехать в Петербург («здесь между Москвой и Петербургом решаются два великие современные вопросы»), Кулиш объясняет так, что в Москве ученые преимущественно занимаются славянской народностью, а в Петербурге общим европейским образованием, и это-то он называет великими современными вопросами!

Под выражением: «Будет время, когда от одного звука трубы ее (Малороссии) падут стены и твердыни, для разрушения которых вы считаете необходимым оружие», – он будто бы разумел малороссийскую литературу, от влияния которой помещики малороссийские сами даруют крестьянам своим свободу; слова: «явятся новые из народа, явятся сердца святые, которым сама природа внушит без науки любовь к родному», – он говорил будто о поэтах, кои могут родиться в простом звании; под «развитием племенных начал», под «зерном, брошенным в землю и пустившим уже глубоко корень», под «развитием, которое должно начаться в действователях и потом перейти к народу» – он разумеет язык, нравы и обычаи малороссийские, которые улучшатся от сочинений литераторов сначала в высшем, а потом в низшем сословии; – письма, где упоминается о заведении школ и о сборе денег, – он объясняет так, что школы предполагалось заводить только для образования простого народа, без всякой другой цели, а деньги собирались для издания сочинений в пользу того же народа и проч[ее]. Дабы показать, сколь натянуты объяснения Кулиша, довольно привести ответ его на вопрос, для чего он записал в памятной книжке своей имя мятежника Мицкевича? Кулиш пишет: «О Мицкевиче я записал не с тем, чтобы видеться с ним, а единственно из свойственного путешественникам любопытства видеть все за границей, от кого же я узнал о месте жительства его в Париже, того не помню».

Как по некоторым предметам невозможно было показать себя совершенно невинным, ибо в бумагах и книгах Кулиша находятся выражения, исполненные вольных мыслей, то здесь, сознавая вред, который может происходить от этих мыслей, он изъявляет полное раскаяние, объясняя, что все это произошло от любви его к родине, что эта любовь, как он ныне сам видит, действительно превосходила должную меру, увлекла его за пределы благоразумия и до чрезмерных надежд насчет значения языка и народа Малороссии; что ныне, когда указаны ему упомянутые места, он сам с ужасом видит, что в них многое кажется злонамеренным, что, впрочем, высокие мысли о родине, доведшие его до неправильных суждений, никогда не вовлекали его ни в какие преступные замыслы, не ослабляли в нем любви к общему отечеству, России, и благоговейной преданности к государю императору. В заключение он клянется, что не причастен преступному направлению и что ему вовсе не известно было о существовании Славянского общества.

Неискренность Кулиша обязывает не упускать из вида при дальнейшем развитии дела отыскание новых улик против него, тем более, что он, по показанию Андрузского, не только участвовал в Славянском обществе, но был, вместе с Шевченкою, представителем неумеренной партии.

Господин шеф жандармов приказал уведомить г[осподи]на наместника Царства Польского о ходе дела насчет Славянского общества, описав все подробности, открываемые следствием, и всех лиц, прикосновенных к делу. Приказание это исполнено.

В 3 часу пополудни доставлен в III отделение из Киева художник Шевченко со всеми его бумагами, и к разбору оных тотчас было приступлено. Бумаг у него не оказалось таких, которые бы прямо относились к Славянскому обществу и поясняли бы дело, равно нет и писем особенно важных, но стихотворения его заключают в себе самые наглые дерзости, устремленные против государя императора и вообще русских, возгласы о мнимом угнетении малороссиян и возмутительные мысли о прежней свободе его родины.

При первоначальном словесном допросе Шевченко, соглашаясь в неблагопристойности своих сочинений, сам называл их «мерзкими». При этом виновный рассказал случай, по которому он получил свободу из крепостного состояния. Карл Брюллов написал портрет В. А. Жуковского, который представил его государю императору. Его величество и прочие члены августейшей фамилии сделали складку и деньги послали через Жуковского Брюллову, а Брюллов на эти деньги выкупил Шевченку на свободу. Убежденный в III отделении, Шевченко еще более почувствовал раскаяние в гнусной неблагодарности своей к особам, оказавшим ему столь важную милость.

Впрочем, раскаяние это ограничилось только в отношении стихотворений; во всем же прочем, о Славянском обществе и участии в оном, Шевченко показал упорное несознание, отзываясь, что ему не было известно ни о каких замыслах друзей его.

В описании показания Кулиша опущено одно важное обстоятельство, относящееся до рисунка, с изображением отрубленной головы малороссиянина и сидящего на ней орла. По объяснению Кулиша, рисунок этот сделал он, но означает будто бы мысль одной из многих малороссийских песен, в которых говорится о падшем на поле битвы казаке и орле, клюющем ему глаза.

Примітки

Подається за виданням: Кирило-Мефодіївське товариство. – К.: Наукова думка, 1990 р., т. 3, с. 348 – 350.