1 июля

Тарас Шевченко

Сегодня послал я с пароходом письмо М. Лазаревскому. Быть может, последнее из душной тюрьмы – дал бы Бог. Я много виноват пред моим нелицемерным другом. Мне бы следовало отвечать ему на письмо его от 2 мая тотчас же по получении, т. е. 3 июня. Но я в ожидании радостной вести из Оренбурга, которую хотелось мне сообщить ему первому, прождал напрасно целый месяц и все-таки должен был ему написать, что я не свободен, и до 20 июля, а может быть и августа, такой же точно солдат, как и прежде был, с тою только разницею, что мне позволено нанимать за себя в караул и ночевать на огороде, чем я и пользуюсь с благодарностью. До 20 июля я удалил от себя всякие возмутительные помышления. И наслаждаюсь теперь по утрам роскошью совершенного уединения и даже стаканом, правда, неказистого, но все-таки чая. Если бы еще хорошую сигару зот[к]нуть в лицо, такую, например, как прислал мне 25 штук мой добрый друг Лазаревский, тогда бы я себя легко мог вообразить на петергофском празднике. Но это уж слишком. А сегодня действительно в Петергофе праздник. Великолепный царский праздник! Когда-то давно, в 1836 году, если не ошибаюсь, я до того был очарован рассказами об том волшебном празднике, что, не спросясь хозяина (я был тогда в ученьи у маляра, или так называемого комнатного живописца, некоего Ширяева, человека грубого и жестокого) и пренебрегая последствиями самовольной отлучки (я знал наверное, что он меня не отпустит), с куском черного хлеба, с полтиною меди в кармане и в тиковом халате, какой обыкновенно носят ученики-ремесленники, убежал с работы прямо в Петергоф на гулянье. Хорош, должно быть, я был тогда. Странно, однако ж, мне и вполовину не понравился тогда великолепный Самсон и прочие фонтаны и вообще праздник, против того, что мне об нем наговорили. Слишком ли сильно было воспламенено воображение рассказами, или я просто устал и был голоден. Последнее обстоятельство, кажется, вернее. Да ко всему этому я еще увидел в толпе своего грозного хозяина с пышною своею хозяйкой. Это-то последнее обстоятельство вконец помрачило блеск и великолепие праздника. И я, не дождавшись иллюминации, возвратился вспять, совершенно не дивяся бывшему. Проделка эта сошла с рук благополучно. На другой день нашли меня н[а] спящим на чердаке, и никто и не подозревал о моей п[рогулке?] самовольной отлучке. Правду сказать, я и сам ее считал чем-то вроде сновидения.

Во второй раз, в 1839 году, посетил я петергофский празд[н]ик совершенно при других обстоятельствах. Во второй раз, на Бердовском пароходе, сопровождал я в числе любимых учеников, Петровского и Михайлова, сопровождал я своего великого учителя Карла Павловича Брюллова. Быстрый переход с чердака грубого мужика-маляра в ма[стерскую] великолепную мастерскую величайшего живописца нашего века. Самому не теперь не верится, а действительно так было. Я из грязного чердака, я, ничтожный замарашка, на крылья[х] перелетел в волшебные залы Академии художеств. Но чем же я хвалюся? Чем я доказал, что я пользовался наставлениями и дружеской доверенностью величайшего художника в мире? Совершенно ничем. До его неуместной женитьбы и после уместного развода я жил у него на квартире, или, лучше сказать, в его мастерской. И что же я делал? Чем занимался я в этом святилище? Странно подумать. Я занимался тогда сочинением малороссийских стихов, которые впоследствии упали такой страшной тяжестью на мою убогую душу. Перед его дивными произведениями я задумывался и лелеял в своем сердце своего слепца Кобзаря и своих кровожадных гайдамаков. В тени его изящно-роскошной мастерской, как в знойной дикой степи на[д]днепровской, передо мною мелькали свирепые тен[и] мученические тени наших бедных гетманов. Передо мной расстилалася степь, усеянная курганами. Передо мной красовалась моя прекрасная, моя бедная Украина во всей непорочной меланхолической красоте своей. И я задумывался, я не мог отвести своих духовных очей от этой родной чарующей прелести. Призвание, и ничего больше.

Странное, однако ж, это всемогущее призвание. Я хорошо знал, что живопись – моя будущая профессия, мой насущный хлеб. И вместо того чтобы изучить ее глубокие таинства, и еще под руководством такого учителя, каков был покойник бессмертный Брюллов, я сочинял стихи, за которые мне никто ни гроша не заплатил и которые, наконец, лишили меня свободы, и которые, несмотря на всемогущее бесчеловечное запрещение, я все-таки втихомолку кропаю. И даже подумываю иногда о тиснении (разумеется, под другим именем) этих плаксивых, голодных тощих детей своих. Право, странное это неугомонное призвание.

Не знаю, получу ли я от Кухаренка его здесь его мнение насчет моего последнего чада («Москалева криныця»). Я дорожу его мнением чувствующего, благородного человека и как мнением неподдельного, самобытного земляка моего. Жаль мне, что я не могу теперь посетить его на его раздольной Черномории. А как бы хотелось. Но что делать. Сначала уплачивается долг, потом удовлетворяется голодная нужда, а на остатки покупается удовольствие. Так, по крайней мере, делают порядочные люди. А я и тенью боюся быть похожим [на] безалаберного разгильдяя. Кутнул и я на свой пай когда-то. Довольно.

Пора, пора душой смириться,

Над жизнью нечего глумиться,

Отведав горького плода.

В прошлом году получалась здесь комендантом «Библиотека для чтения». Бывало, хоть перевод Курочкина с Беранже прочитаешь, все-таки легче станет. А нынче, кроме фельетона «Петербургских ведомостей», совершенно ничего нет современно литературного. Да и за эту тощую современность нужно платить петрушкою и укропом. Хоть бы редька скорее вырастала, а то совестно уже стало потчевать стариков одним и тем же продуктом.

Примітки

…письмо М. Лазаревскому. – Йдеться про лист від 1 липня 1857 р. Одночасно з цією ж поштою М. Лазаревському був відправлений і лист від 30 червня – додаток до листа І.О. Ускова.

…на петергофском празднике. – Петергоф (тепер Петродворець) – місто за 29 кілометрів від Петербурга на південному березі Фінської затоки. Щорічно 1 липня в Петергофі влаштовувалось багатолюдне гуляння з нагоди пуску знаменитих фонтанів.

Ширяев Василь Григорович (1795 – ?) – російський художник, майстер живописного цеху, декоратор-підрядник. У 1832 р. кріпак Шевченко був відданий поміщиком П.В. Енгельгардтом В.Г. Ширяеву в учні на чотири роки.

…на Бердовском пароходе… – Тобто на одному з старовинних дерев’яних пароплавів, що будувалися в Росії починаючи з 1813 р. приватною фірмою Р. Берда і використовувалися на ближніх лініях.

Петровський Петро Степанович (1814–1842) – російський художник, учень К.П. Брюллова, один з найближчих друзів Шевченка періоду навчання в Академії мистецтв.

Михайлов Григорій Карпович (1814–1867) – російський художник і близький товариш Шевченка під час навчання в Академії мистецтв, автор жанрових картин, портретів. Згадується в повісті «Художник».

Пора, пора душой смириться… – Рядки з вірша В.С. Курочкіна «Как в наши лучшие года…». Цей вірш Шевченко повністю наводить у щоденнику в записі від 29 листопада 1857 р.

«Библиотека для чтения» – російський щомісячний журнал «словесності, наук, мистецтв, промисловості, новин і мод», що виходив у 1834–1865 рр. в Петербурзі.

…хоть перевод Курочкина с Беранже прочитаешь… – Курочкін Василь Степанович (1831–1875) – російський поет, перекладач, журналіст, один із засновників і редакторів сатиричного журналу «Искра», що виходив у Петербурзі в 1859–1873 рр. З Шевченком познайомився в Петербурзі 26 квітня 1858 р. Вірш Шевченка «Тим неситим очам…» є переспівом поезії В. Курочкіна «Для великих земли…». В «Библиотеке для чтения» були опубліковані такі переклади В. С. Курочкіна з П.-Ж. Беранже (1780– 1857): «Весна и осень», «Падающие звезды» (1855. – № 12), «Старушка» (1856. – № 1), «Как яблочко румян» (1856. – № 3), «Третий муж» (1856. – № 6), «Барышни» (1856. – № 7), «Тоска по родине» (1856. – № 8), «Умеренность» (1856. – № 9).

Л. Н. Большаков (за участю Н. О. Вишневської)