Мая 28

Генерал-адъютант Бибиков доставил подробное показание, отобранное от бывшего студента Афанасия Марковича, присовокупляя, что студент этот содержится под арестом в Киевской крепости, доселе не высылается за болезнью и будет, по выздоровлении, немедленно отправлен в С.-Петербург.

В показании своем Маркович объясняет, что он никогда не принадлежал к Славянскому обществу и не занимался никакими предположениями о соединении славян, что только Костомаров при одном разговоре об ученых предметах сказал ему, что было бы не худо принадлежать ему, Марковичу, к обществу, которое уже составилось, и при этом показал на руке своей кольцо, как знак общества, но он, Маркович, понимая, что для ученых обществ не нужно никаких знаков, отказался от этого; через несколько же времени Костомаров при возобновлении подобного же разговора сказал со смехом, что общество уже расстроилось и более не существует, что поэтому он, Маркович, не придавал означенным словам Костомарова особенной важности и впоследствии забыл о них.

На другие вопросы Маркович отвечал, что он совещался еще с Костомаровым, Гулаком и Посядой об издании чтения для простого народа и о сборе для этого денег, но при этом не имелось ввиду ничего, кроме образования крестьян, к мысли же улучшить быт простого народа он, Маркович, приведен был тем, что часто был очевидным свидетелем их пьянства и безнравственной жизни.

Относительно писем Гулака, Белозерского и Кулиша, найденных у Марковича, последний объясняет, что хотя в них встречаются выражения, кажущиеся сомнительными, например, в письме Кулиша: «совершаются ныне в тишине дела, чреватые важными следствиями»; в письме Белозерского: «я начертал себе план действий, который расширится сильно и принесет плоды, в Полтаве много найдется таких, в которых можно посеять святую любовь к родине» и проч[ее]; но все эти выражения относятся или до ученых трудов, или до дел обыкновенной жизни, не заключая в себе никакого преступного смысла.

О найденных у Марковича возмутительных стихах он показал, что стихи эти сочинения Шевченки, что получил их от Навроцкого, оставил у себя из одного любопытства, свойственного молодым людям, раскаивается в этом и просит великодушного прощения.

Таким образом, показание Марковича обнимает почти все предметы представлявшихся против него обвинений; осталось необъясненным только донесение студента Петрова, который находясь уже в С.-Петербурге, объявил, будто Маркович был приверженцем Украино-славянского общества и весьма ревностно действовал к достижению своей цели.

Донесение Петрова едва ли не преувеличено, тем более, что никто из прочих показателей не называет Марковича участником Украино-славянского общества, которое, как уже известно, состояло только из трех лиц – Гулака, Костомарова и Белозерского. Но нет также сомнения, что Маркович принадлежит к пламенным украйнофилам. Это доказывается и его бумагами: он, например, писал к Гулаку, что если б не имел ввиду купить землю в Малороссии, то не ручался бы за свои чувства и что в деле для родины на него можно положиться «як на передни волы»; и письмами сестры его Е. фон Кирхштейн, которая укоряла его в излишней привязанности к Малороссии, доказывая, что лучше заниматься изучением русского языка, нежели малороссийского, и что патриотизмом она считает любовь не к одной какой-либо губернии, а к отечеству.

В то же время от Киевского военного губернатора доставлено показание служащего в его канцелярии титулярного советника Николая Ригельмана, который прикосновен к делу об Украино-славянском обществе потому, что в бумагах Кулиша найдены были два письма его, Ригельмана, к заграничным славянофилам Ганке и Штуру с сомнительными выражениями о славянском развитии, о возвышении простого народа, о чувстве общего братства и равенства и о том, что пора приняться за уничтожение недостойных преград, поставляемых людьми недостойными.

Ригельман в показании своем объясняет, что он, быв за границей в 1843 г., познакомился с Ганкой и Штуром, как с учеными людьми, и потом, узнав от Кулиша, что он отправляется в заграничные славянские земли, просил его отвезти к ним письма, что в этих письмах он говорил о трудах ученых славянофилов, о братстве и равенстве, с которыми встречают нас, русских, иностранные славяне; под недостойными преградами разумел те, которые в Венгрии поставляются развитию просвещения, и вообще содержание писем его относит до предметов чисто ученых, что он только случайно встречался с Костомаровым, а с Гулаком и прочими их товарищами вовсе не был знаком и не имел ни малейшего сведения об Украино-славянском обществе.

Генерал-адъютант Бибиков присовокупил, что в бумагах Ригельмана не оказалось ничего сомнительного; что в переписке его, подвергнутой перлюстрации, также ничего не открывается, что чиновник этот обращается в высшем кругу, в котором участники Украйно-славянского общества не бывали, а потому он не мог быть в связях с ними и что Ригельман хорошо образован, характера скромного и ни в чем предосудительном на замечен.

Надворный советник Чижов в своем показании упоминал о Ригельмане, как о славянофиле киевском, называя его неповоротливым и незамечательным человеком.

Примітки

Подається за виданням: Кирило-Мефодіївське товариство. – К.: Наукова думка, 1990 р., т. 3, с. 374 – 376.