4

Тарас Шевченко

После ве[чери] ужина просили Никифор Федорович и Прасковья Тарасовна Степана Мартыновича отвезти с детьми вечерю к Карлу Осиповичу. Он, разумеется, не отказался, тем более, что он чувствовал на себе новый демикотоновый сертук. Возвратясь благополучно из города с детьми, пригласили его ехать вместе к заутрене. Прослушав заутреню у Покрова, к обедне он пошел в собор, где, разумеется, были и оставшиеся на праздники семинаристы. Чтобы торжественнее блеснуть своим сертуком, он выпросил у пономаря позволения снимать со свечей во время обедни.

И в Степе пошевельнулася страстишка!

Когда после праздников явился на хутор Степа, его не узнавали. Он переродился. Он начал говорить, чего прежде за ним и не подозревали. Спросили его, как он во время праздников веселился. «Весело», – говорит. «Где У кого бывал?» – «Родителей, – говорит, – посетил». Это он Он опять спутешествовал в Глымязов, чтобы оставить там подаренные к празднику три карбованца, а вместе с тем и блеснуть своим новым сертуком.

Мало-помалу в нем начали (кроме букваря) [обнаруживаться?] и другие познания. Оказалось, что он четыре правила арифметики знает как свои пять пальцев, только бессознательно; русскую грамматику знает не хуже самого профессора, только бесприложительно, да для хорошего учителя это и лишнее.

Великое дело поощрение! Одни только гениальные натуры могут собственными силами пробить грубую кору холодного эгоизма людского и заставить обратить на себя изумленные глаза толпы. Для натуры обыкновенной поощрение – как дождь для пажити. Для натуры слабой, уснувшей, как Степа, одно простое внимание, слово ласковое оживляет освеж[ает] освещает ее, как огонь угасшую лампаду.

Демикотоновый сертук, а более – ласковое обращение Никифора Федоровича разбудили слабые, спавшие силы души в неоконченной организации Степана Мартыновича. В нем оказалися не только способности простого учителя, но он оказался еще и латинист немалый. Хотя тоже вроде автомата, но довольно внятно читал по вечерам для Никифора Федоровича в пасике, на траве лежа читал в пасике, под липою лежа для Никифора Федоровича в пасике, под липою лежа, читал Тита Ливия.

По ходатайству Никифора Федоровича, преосвященный Гедеон выдал ему д[ьячковский?] посвя[тил] выдал ему стихарь дьячка и место при церкви св. Бориса и Глеба, что против хутора. С тех пор Степан Мартынович зажил паном, до того дошел, что, кроме юхтовых сапогов, никаких не носил. В доме же Никифора Федоровича он сделался необходимым членом, так что без него в доме как будто чего недоставало. Правда, что в нем остроты и бойкости мало прибыло, но выражение лица совершенно изменилось. Как будто освежело, успокоилось и сделалось невыразимо добрым, так что, глядя на его лицо, не замечаешь дисгармонии линий, а любуешься только выражением. Великое дело сделал ты, Никифор Федорович, своим сертуком и тремя карбованцами. Ты из идиота сделал существо, если не высокомыслящее, то глубоко чувствующее существо.

Зося и Ватя между тем учились и росли. А росли они, как сказочные богатыри, не по дням, а по часам. А учились они тоже по-богатырски. Но тут нужно принять в соображение учителя. Степан Мартынович показывал им не по своему разумению, а как напечатано, и сам себе говорил иногда: «Не я буду виноват, не я его печатал». На тринадцатом году это были взрослые мальчики, по которым можно было дать по крайней мере лет пятнадцать. И так между собой похожи друг на друга, что только одна Прасковья Тарасовна могла различить их. И это сходство не ограничивалось одною наружностию, они походили друг на друга всем существом своим. Например, Ватя хотел учиться, и Зося тоже; Зося хотел гулять, и Ватя тоже. Все, кто посещал хутор сотника Сокиры, не говоря уже о Карле Осиповиче, все были в восторге от детей, а о Никифоре Федоровиче и Прасковье Тарасовне и говорить нечего.

Однажды вечером чаянно приехал на хутор Карл Осипович и застал хозяев чуть не в драке.

– Ну, та нехай, нехай уже п[о-твоему] буде по-твоему, – говорил скороговоркою Никифор Федорович. – Выбирай, какого сама знаешь.

– Нет, вы выбирайте. Я ничего не знаю, я им просто чужая.

В это время вошел в комнату Карл Осипович, и Прасковья Тарасовна обратилась к нему:

– Вот! Вот пускай хоть они нас разделят.

– Вы до сих пор не делились. Чем же вы вздумали теперь делиться, скажите? – проговорил Карл Осипович, ставя в угол свою палку и шляпу.

– А вот чем, Карл Осипович. Мы уже порешили, – говорила Прасковья Тарасовна, – чтобы одного нашего сына определить в военную службу, а другого по штатской. Так теперь не разделим их, кого куда.

– Обоих по штатской, но сначала нужно их чему-нибудь научить.

– И я так говорю, – проговорил спокойно Никифор Федорович.

– Господи! Вырастут, так научатся. Отец Лука и теперь не надивуется их познаниям. Уже я[?] Да теперь же им скоро по четырнадцатому году пойдет, нужно думать что-нибудь.

– Я думаю сделать из них пока хороших семинаристов.

– А я офицеров.

– Быть по-твоему, делай себе офицера. А я пока семинариста. Теперь, значит, дело стало за тем, кому быть семинаристом, кому офицером. Пускай же решит судьба. Кинем жеребий. А вы будьте свидетелем, Карл Осипович. – Кинули жребий, и по жребию выпало Зосиму быть офицером, а Савватию семинаристом.

С того вечера Прасковья Тарасовна как будто бы начала предпочитать Зосю Вате. Разумеется, в мелочах. Однако ж эти мелочи заметил, наконец, и Степан Мартынович и говорил однажды в пасике, после чтения Тита Ливия, что это нехорошо, о[дной?] что одной матери дети, что должно быть все равно. Он говорил это про себя. А Никифор Федорович слышал про себя и горько улыбнулся.

Через год после этого происшествия решено было общим советом везти Зосю в Полтаву в кадетский корпус, а Ватю определить в гимназию в той же Полтаве. Сказано – и сделано.

В одно прекрасное утро, то есть часу около десятого, из хутора выехала б[ричка] туго нагруженная бричка, так туго, что четверка здоровых лошадей едва ее двигала. За бричкою ехала простая телега одноконь, тоже нагруженная и покрытая воловьей шкурой по-чумацки. Это были запасные харчи. Вперед же на своей беде рысцою поехал в город Карл Осипович, чтобы прилично встретить дорогих гостей на пороге своего дома. Сзади же транспорта шагал, как бы конвоируя его, Степан Мартынович и говорил про себя: «Напрасно. Напрасно, ей-богу. Лучше бы в семинарию, и я мог бы быть еще полезен. А для их пользы я готов снова поступить в семинарию».

Так рассуждая, Степан Мартынович наткнулся на телегу с харчами и тогда только ясно увидел, что не одна телега, но и бричка тоже остановилась перед домом Карла Осиповича. У старого холостяка еще раз закусили на дорогу, чем Бог послал у старца в кельи, для чего кельи. А для аппетиту Никифор Федорович должен был выпить рюмку водки с гофманскими каплями. После закуски простились и начали грузиться в бричку. Причем Карл Осипович не забыл Зосе и Вате сунуть в карман по коробочке мятных лепешек. Транспорт тронулся и скрылся за углом. Карл Осипович и Степан Мартынович тоже распрост[ились] расстались. Карл Осипович остался дома, потому что нужно было рецепты отпустить.

А Степан Мартынович пошел на хутор, потому что он теперь на хуторе полновластный владыка. Но от владыче[ства] владычество свое, кроме ключей от коморы, г[отов] он готов передать Марине. И, как во дни оны феодальный князь дукат какой-нибудь, готов был пешком путешествовать – не в Палестину, разумеется, а только в Полтаву. Того ради, чтобы, если нельзя будет лично присутствовать при приемном экзамене, то хоть стороною нельзя ли будет делать какое-нибудь влияние на это дело, так близко касающееся его благородного сердца. Придя на хутор, он сказал: «Б[лагодушная] сказал Марине: «Благодушная Марино! Я пойду в Андруши: преосвященный приехал и присылал за мною. Есть дело. Так ты не отлучайся из дому. И если я там заночую, так это ничего. Ты не тревожься. Все будет благополучно». Сказ[ал] | И не давши время о[помниться?] И не давши время сделать какое-либо возражение благодушной Марине, он сделал И не давши время сделать какое-либо возражение благодушной Марине, он сказал: «Прощайте» – и вышел за ворота. Проходя через город, он вспомнил, что с ним не было ни копейки денег. Для этого он снова воротился на хутор, взял це[лковый] карбованец денег, повторил наставления Марине, с прибавлением, что если он и на другие другую ночь заночует в Андрушах, так чтобы она не беспокоилась. Сказал и ушел.

Если Никифор Федорович воображает, что его верный Степа лежит теперь под липою в пасике и читает вслух Тита Ливия, то он сильно ошибается. Степан Мартынович, забыв все на свете, кроме вступительного экзамена своих питомцев, удвоенным шагом мерял Пирятинскую дорогу. В Яготине он подночевал и, вставши ран[о] на заре, к поздней обедне был уже в Пирятине. Пообедавши куском хлеба и таранью и отдохнувши немного под церковною оградой, он бодро пустился в путь и слушал всенощное бдение в Лубенском монастыре, перед ракою святого Афанасия, патриарха александрийского. Переночевал в странноприимной и тут выслушал от какого-то переходящего богомольца легенду о успении святого Афанасия в сидячем положении. И о том, что дочери лютого Еремии Вишневецкого-Корибута снился сон, что она была в Раю и ее оттуда вывели ангелы, говоря, что если она своим коштом выстроит храм Божий на горе в добрах своих близ города Лубен, то поселится уже на веки вечные в Раю. Она и соорудила храм сей. Тут только рассказчик заметил, что слушатель его давно играет на валторне. И рассказчик не медлил слушателю вторить, взявши октавою ниже, из чего и вышел преизрядный дуэт.

Рано поутру мой пилигрим вышел за Сулу и пустился через знаменитое урочище N. прямо в Богачку. Только воды на пился около корчмы, что на Ромодановском шляху. Отдохнувши в Богачке у странноприимной старушки Марии Ивановны Ячной, он ввечеру уже отдыхал под горою у переправы через Псел, что в местечке Белоцерковке. Тут еще на пароме какой-то остряк паромщик спросил его: «А что, я думаю, в Ерусалим правуете, странниче? Зайшлы б до нашои пани Базилевскои та попросыли б на ладан. Вона богобоязненна пани, може, ще й нагодуе вас хоч борщем [з] рыбою из Псла». Степан Мартынович как бы не слышал сарказма перевозчика. И, отдохнувши во время переправы, он, помолясь Богу, пустился в путь и в полночь очутился близ Решетиловки. Но чтоб не приняли его за вора, рассудил отдохнуть под вербою. Купивши бубликов на базаре за три шагы и искупавшись в речке N., пустился в путь, пожевывая бублички, и не отдыхал уже до самой Полтавы.

А Никифор Федорович, путешествуя, что называется, по-хозяйски, не в ущерб себе и коням, на другой день, оставивши Яготин, или, лучше, Гришковскую корчму, не доезжая Яготина, оставил Пирятинскую дорогу влеве и поехал Гетманским шляхом через Ковалевку, в Свичкино Городище навестить при таком удобном случае друга своего и сына своего благодетеля полковника Свички – Льва Николаевича Свичку, или, как он называл себя, огарок, потому что свичка згорила на киевских контрактах.

Об этих знаменитых контрактах я слышал от самого Льва Николаевича вот что: что покойному отцу его (думать надо, с великого перепою) пришла мудрая мысль выкинуть такую штуку, как никто какой не выкидывал и знаменитый пьяница К. Радзивилл. Вот он, начинивши вализы ассигнациями, поехал в Киев перед и перед съездом на контракты скупил в Киеве все шампанское вино. Так что, когда началися балы во время контрактов, хвать! ни одной бутылки шампанского в погребах. «Где девалось?» – спрашивают. «У полковника Свички», – говорят. К Свичке – а он не продает. «Пыйте, – говорит, – так, хоч купайтеся в йому, а продажи нема». Нашлися люди добрые и так выпили. После этой штуки Свичкино Городище и прочие добра вокруг Пирятина начали таять, аки воск от лица огня. Поэтому-то наследник его справедливо называл себя огарком.

Прогостивши денька два в Городище, они на третий день двинулись в путь и и к вечеру благополучно прибыли в Лубны. Так как в Лубнах знакомых близких не было, то они, отслужа мо[лебен] в монастыре молебен угоднику Афанасию, отправились далее. Хотелось было Никифору Федоровичу проехать на Миргород, чтобы поклониться праху славного козака-вельможи Трощинского, но Прасковья Тарасовна воспротивилась. А он не охотник был переспаривать. Так они, уже не заезжая никуда, через неделю прибыли благополучно в Полтаву.

А тем временем наш дьячок-педагог обделал все критические дела в пользу своих питомцев, сам того не подозревая.

На другой В тот самый день В самый день прибытия своего в Полтаву он отправился в гимназию (к кадетскому корпусу он боялся и близко подойти, говоря: «Все москали, може, ще й застрелять») и узнал от швейцара, где жительствует их главный начальник. Швейцар и показал ему маленький домик на горе против собора. «Там, – говорит, – живет наш попечитель». Степан Мартынович более не Мартынович, сказав: «Благодарю за наставление», – отправился к показанному домику. У ворот встретил его высокий худощавый старичок в хала[те] белом полотняном халате и в соломенной простой крестьянской шляпе и спросил его:

– Кого вы шукаете?

– Я шукаю попечителя.

– Нащо вам його?

– Я хочу його просыть, що як буде Савватий Сокира держать экзамен в гимназии, то чтоб попечитель не оставил его.

– А Савватий Сокира хиба ридня вам? – спросил старичок улыбаясь.

– Не родня, а только мой пи[томец] ученик. Я для того и в Полтаву пришел из Переяслава, чтобы помочь ему сдать экзамен.

Такая заботливость о своем ученике понравилась автору «Перелицованной Энеиды». Ибо это был не кто другой, как Иван Петрович Котляревский. Любя все благородное, в какой каком бы образе оно не являлось, автору знаменитой пародии сильно понравился мой добрый оригинал. Он попросил к себе в хату Степана Мартыновича и, чтоб не показать ему, что он сам самый попечитель и есть, то привел его в кухню, посадил на лаву, а на другой, в конце стола, сам сел и молча любовался профилью Степана Мартыновича. А Степан Мартынович читал между тем церковными буквами вырезанную на сволоке надпись, что надпись: «Дом сей сооружен рабом Божиим N, року Божого 1710». Иван Петрович велел своей Леде (старой при[служнице] и единственной прислужнице) подавать обед. Здесь же, в кухне. Обед был подан. Он попросил Степана Мартыновича разделить его убогую трапезу, на что бесцеремонно он и согласился, тем более, что после решетиловских бубликов со вчерашнего дня он ничего не ел. После борщу с сушеными карасями Степан Мартынович сказал: «Хороший борщик».

– Нале[й] Насып, Гапко, ще борщу! – сказал Иван Петрович. – Я ва[м] | Петрович. – И Петрович. – А я буду просить попечителя Петрович. Гапка исполнила. После борщу и продолжительной тишины Степан Мартынович проговорил:

– Я думаю еще просить попечителя о другом моем ученике. Тоже Сокире, только Зосиме.

– Просите, и дастся вам, – сказал Иван Петрович.

– Зосим Сокира будет держать экзамен в корпуси кадетскому. Так чи не поможет он ему, бедному?

– Я хорошо знаю, что поможет.

– Так попросите его, будьте ласкави.

– Попрошу, попрошу. Се дило таке, що зробыть можна, а вин [[мн. от вино]] хоч не дуже мудрый, та дуже нелукавый.

Степан Мартынович в это время вывязал из клетчатого платочка и выбрал из мелочи гривенник, по[ложил] сунул в руку Ивану Петровичу, говоря шепотом:

– Здасться на бублычки.

– Спасыби вам, не турбуйтесь.

Степан Мартынович, видя, что гривенника его не хотят принять, завязал его снова в платочек, повторил еще два раза свою просьбу, у[верившись?] и, получа в десятый раз уверение в исполнении ее, он взял свой посох и брыль, простился с Иваном Петровичем и с Гапкою, вышел из хаты. Иван Петрович, провожая его за ворота, сказал:

– Чи не доведеться ще раз був[аты] в нашим буты в наших местах. То не цурайтеся нас!

– Добре. Спасыби вам, – сказал Степан Мартынович и пошел м[ежду] через площадь к дому Лукьяновича, чтобы оттуда лучше посмотреть на монастырь та, помолясь Богу, и в путь.

Примітки

И в Степе пошевельнулася страстишка! – Страстишка – вислів, що його неодноразово вживає М. Гоголь для характеристики Ноздрьова [Гоголь Н. Мертвые души. – Т. 1, розділ IV].

Лівій Тіт (59 р. до н. е. – 17 р. н. е.) – римський історик. Автор багатотомної «Римської історії від заснування міста», в якій подано відомості також про Північне Причорномор’я.

…преосвященный Гедеон… – Можливо, мається на увазі князь Григорій (у ченцях Гедеон) Святополк-Четвертинський, митрополит Київський у 1685 – 1690 рр.

…выдал ему стихарь дьячка… – Стихар – довгий, прямий, з широкими рукавами одяг дияконів і дяків, який надягають під час богослужіння. Одне з так званих священних убрань, що мають символічне значення.

…везти Зосю в Полтаву в кадетский корпус… – Кадетські корпуси – закриті середні привілейовані військово-навчальні заклади, головним чином для дітей офіцерів і дворян, що готували вихованців до офіцерської служби та вступу до військових училищ. Перший кадетський корпус відкрито 1732 р. в Петербурзі, Полтавський (Петровський Полтавський кадетський корпус) – 1840 р.

…рюмку водки с гофманскими каплями. – Гофманські краплі – ліки для стимулювання серцевої діяльності, названі ім’ям німецького лікаря Фрідріха Гофмана (1660–1742), який перший запровадив їх у медичну практику.

…слушал всенощное бдение в Лубенском монастыре, перед ракою святого Афанасия, патриарха александрийского. – Мова йде про Мгарський Лубенський Преображенський чоловічий монастир. Заснований 1619 р. У Мгарському монастирі 1653 р. був похований Афанасій Пантеларій, поет і філософ, патріарх константинопольський (а не александрійський, як у повісті). У червні 1845 р. за дорученням Археографічної комісії Шевченко оглядав Мгарський монастир, зробив запис про нього в археологічних нотатках. Згадка про цю поїздку та оглядини Мгарського монастиря є також у повісті «Музыкант».

…дочери лютого Еремии Вишневецкого-Корибута. – Вишневецький Ярема (Ієремія; 1612–1651) – один з магнатів Лівобережної України, походив з князівського роду. В 1631 р. відступився від православ’я і прийняв католицтво, яке насильницькими методами насаджував у своїх володіннях. На боці Польщі брав участь у російсько-польській війні 1632– 1634 рр., у придушенні селянсько-козацьких повстань на Україні в 30-х роках XVII ст. Під час народно-визвольної війни 1648–1654 рр. жорстоко розправлявся з українським населенням. Православний Мгарський монастир збудований матір’ю Ієремії Вишневецького Раїною, а не його дочкою у селі Мгар під Лубнами.

Лубни – повітове місто Полтавської губернії (тепер місто обласного підпорядкування, районний центр Полтавської області). Шевченко був у Лубнах восени 1843 і восени 1845 р. та взимку 1845–1846 рр., коли описував історичні та архітектурні пам’ятки за завданням Археографічної комісії. Згадки про Лубни є в повісті «Музыкант» та в щоденнику.

Багачка – містечко Миргородського повіту Полтавської губернії (тепер селище міського типу Велика Багачка, районний центр Полтавської області). Шевченко побував у цьому містечку влітку та в жовтні 1845 р., коли за завданням Археографічної комісії описував архітектурні та історичні пам’ятки Полтавщини.

Ромодановський шлях (Ромодан – з тюрк. «юрмище», «натовп») – старовинний торговельний шлях. Проходив Лівобережною Україною поблизу міст Ромни–Лохвиця–Лубни–Кременчук.

…у переправы через Псел, что в местечке Белоцерковке. – Білоцерківка – село Хорольського повіту Полтавської губернії (тепер Великобагачанського району Полтавської області). У ньому був маєток багатої поміщиці Анни Михайлівни Базилевської, сумнозвісної своєю скнарістю. Далі у повісті Шевченко ще раз згадує про патологічну скупість цієї поміщиці. Поет побував у Білоцерківці влітку 1845 р., подорожуючи по Україні за завданням Археографічної комісії, кілька разів переправлявся поромом через Псел.

Решетилівка – містечко Хорольського повіту Полтавської губернії (тепер районний центр Полтавської області). Шевченко відвідав Решетилівку влітку 1845 р., змалював тут два краєвиди.

…поехал Гетманским шляхом через Ковалевку, в Свичкино Городище… – тобто в містечко Городище, у маєток Левка Миколайовича Свічки, знайомого Шевченка, поручика у відставці, чоловіка сестри Є. Гребінки Ганни Павлівни. Ковалівка – село Пирятинського повіту Полтавської губернії (тепер Драбівського району Черкаської області), недалеко від Яготина, що належало учасникові руху декабристів, сину В. В. Капніста О. Капністові (1796–1869). Шевченко бував у цьому селі восени 1843 р.

Об этих знаменитых контрактах я слышал от самого Льва Николаевича вот что… – Наведений тут епізод Шевченко згадав також у щоденнику (запис від липня 1857 р.).

…начали таять, аки воск от лица огня. – Псалом 67, в. 3.

Миргород – повітове місто Полтавської губернії (тепер районний центр Полтавської області). Шевченко відвідав це місто навесні, влітку та восени 1845 р. Згадка про Миргород є у повістях «Наймичка» та «Прогулка с удовольствием и не без морали».

Трощинський Дмитро Прокопович (1754–1829) – український поміщик. У 1812–1814 рр. – полтавський губернський предводитель дворянства, у 1814–1817 рр. – міністр фінансів. Вийшовши у відставку, організував у своєму маєтку в селі Кибинцях театр, де, зокрема, виставлялися п’єси батька М. В. Гоголя драматурга В. П. Гоголя (1777–1825) та І. П. Котляревського.

…показал ему маленький домик на горе против собора. – Перебуваючи в Полтаві влітку 1845 р., Шевченко виконав малюнок «Будинок Котляревського в Полтаві». Праворуч на малюнку – Успенський собор.

…живет наш попечитель… – І. Котляревський займав посаду наглядача Полтавського дому для виховання бідних дворян та попечителя «богоугодных заведений».

…автору «Перелицованной Энеиды». – Подаючи далі характеристику І. Котляревського як людини, описуючи його звички, побут, Шевченко, очевидно, спирався на свідчення сучасників [див., наприклад: Стеблин-Каменский С. Биография поэта Котляревского // Северная пчела. – 1839. – № 146; Сементовский Н. Биографические заметки о Котляревском // Северная пчела. – 1846. – № 82–84].

…читал между тем церковными буквами вырезанную на сволоке надпись… – Сволок із написом: «Создася дом сей во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. Року 1705, месяца августа І» зберігся. Тепер він знаходиться у реставрованому будинку І. П. Котляревського (Філіал Полтавського літературно-меморіального музею І. П. Котляревського). У повісті напис наведено по пам’яті.

Иван Петрович велел своей Леде подавать обед. – Леда – в грецькій міфології дружина спартанського царя Тіндарея. Від зачарованого її красою Зевса, що відвідував її в образі лебедя, народила двоє яєць, з яких з’явилися на світ Кастор і Полідевк (Діоскури) та Єлена і Клітемнестра.

І. Я. Айзеншток висловив слушний здогад, що в тексті повісті, очевидно, описка: можливо, замість «велел своей Леде» мало бути «велел своей Гебе» [див.: Шевченко Т. Собр. соч.: В 5 т. – М., 1965. – Т. 4. – С. 408]. Дійсно, ім’я грецької богині Геби, дочки Зевса і Гери, яка, за міфом, частувала на Олімпі богів нектаром та амброзією, Шевченко неодноразово використовував для іронічної характеристики прислужниці, куховарки (пор. у повісті «Прогулка с удовольствием и не без морали»: «После щуки спросил я у запачканной Гебы, нет ли еще чего-нибудь закусить перец и гвоздику»; «В одну минуту белолицая Геба-Параска уготовала для нас пир с самомалейшими подробностями»).

Просите, и дастся вам… – євангельський вислів (Матвій. Гл. VII. В. 7; Лука. Гл. XI. В. 9).

…пошел через площадь к дому Лукьяновича… – Згаданий Шевченком будинок у Полтаві дійсно належав українському поміщикові Андрію Федоровичу Лук’яновичу, який був у дружніх стосунках з І. П. Котляревським [див.: Жур П. Дума про Огонь. – С 86, 89]. Шевченко добре знав А. Ф. Лук’яновича і його синів Миколу Андрійовича та Олександра Андрійовича, 1845 р. змалював портрет останнього.

…чтобы оттуда лучше посмотреть на монастырь… – Йдеться про Воздвиженський монастир у Полтаві, який Шевченко змалював 1845 р.