7

Тарас Шевченко

Наступила зима, занесло снегом и хутор Никифора Федоровича, и школу Степана Мартыновича. Но между между на[метами] между заметами снегу видны заметами снегу, между школою и хутором, видны были сначала только формы огромных ступней Степана Мартыновича, а потом образовалась и утоптанная дорожка. После дневных трудов Степан Мартынович каждый вечер приходил на хутор, как говорил, почить от треволнения дневного. Приходу его всегда были рады, особенно Прасковья Тарасовна. Бы[ло] И, действительно, было чему радоваться: в подлунной не было другого человека, который бы с таким, если не вниманием, то, по крайней мере, терпением выслушивал в сотый раз повесть с одними и теми же вариантами, повесть о странствовании в П[олтаву] Прасковьи Тарасовны в Полтаву и обратно. Прибавляла она иногда к своему повествованию эпизод, почти шепотом, иногда и погромче, если видела, что Никифор Федорович занят чем-нибудь или просто читал летопись Конисского. Тогда она почти одушевлялась, рассказывая о том, как они, возвращаясь из Полтавы, приехали к Успению в Лубны, в самый развал ярмонки, и ввечеру ходили в театр и видели там, как представляли «Козака-стихотворца». Тут она брала тоном ниже: «Прелесть! Просто прелесть! Настоящий офицер той козак-стихотворец. А Маруся – барышня, та й годи. Не налюбуюся, бывало. Да к тому еще запоет:

Нуте, готовьте пляски, забавы.

Ну, барышня, да и только, как будто вчера из Москвы приехала. А как дойдет до слов: «Ему Маруся навстречу бежит», да и пробежит немножко и руки ручки протянет, как будто до офицера… чи то, до козака-стихотворца, я не вытерплю, бывало, просто зарыдаю, так чувствительно».

– Что это там так чувствительно? – спросит, бывало, Никифор Федорович, когда расслышит.

– Я розказую, как мы в Лубнах…

– Знаю, знаю. Козака или офицера-стихотворца видели. Плюньте на эти рассказы, Степан Мартынович, да садитесь поближе, я вам прочитаю, как ходили наши козаки на Ладожский канал да на Орель. Линию высыпать. А вы бы лучше сделали, Прасковья Тарасовна, если б велели нам чего-нибудь сварить повечерять.

Заметить надо, что Никифору Федоровичу страшно не понравился знаменитый «Козак-стихотворец». Он обыкновенно говорил, что это чепуха на двух языках. И я вполне согласен с мнением Никифора Федоровича. Любопытно бы знать, что бы он сказал, если бы прочитал «Малороссийскую Сафо». Я думаю, что он выдумал бы какое-нибудь новое слово, потому что слово «чепуха» для нее слишком слабо. Я ду[маю] Мне кажется, никто так внимательно не изучал п[роизведений] бестолковых произведений философа Сковороды, как к[нязь] Ш[аховской]. В малороссийских произведениях почтеннейшего князя со всеми подробностями отразился идиот Сковорода. А почтеннейшая публика видит в этих калеках настоящих малороссиян. Бедные земляки мои! Положим, публика – человек темный, ей простительно. Но великий грамматик наш Н. И. Греч в своей истории р[усской] словесности находит [в них], кроме высоких эстетических достоинств, еще и исторический смысл. Он без всяких обиняков козака относит существование козака Климовского ко времени Петра І. Глубокое познание нашей истории!!

По прочтении эпизода из летописи Конисского друзья повечеряли и разошлись.

Так или почти так проходили длинные зимние вечера на хуторе. Иногда приезжал и Карл Осипович нанюхаться табаку из своей раковинной табакерки и уезжал не вечерявши, разве только иногда выпьет рюмочку трохимовки и закусит кусочком бубличка, а иногда так и совсем не закусит.

Время близилось к праздникам. Степан Мартынович уже начал распускать своих школярив по домам. Уже и кабана, и другого закололи на хуторе. Прасковья Тарасовна собственноручно принялася за колбасы и прочие начинки к празднику. Везде и по всему видно было, что праздник на улице ходит, а в хату еще боится зайти взойти.

В такой-то критический вечер приехал на хутор Карл Осипович и привез письмо с почты, и письмо то было из Полтавы. От детей. И, как бы вы думали, от кого еще? От И. П. Котляревского. Прасковья Тарасовна, когда услышала, что письмо из Полтавы, вбежала в комнату и колбасу забыла оставить в вагани.

– Где же это письмо? Голубчик, Карл Осипович, где же письмо? Прочитайте мне, дайте мне его, я хоть поцелую.

– Отнесите сначала колбасу на место, а потом уже приходите письмо п[ослушать] слушать, – сказал Никифор Федорович, развертывая письмо.

– Ах я божевильная, и не схаменуся! – вскрикнула она и выбежала за двери.

Вскоре все соб[рались] уселися вокруг стола, и началося торжественное чтение писем.

Сначала были прочтены д[етские] письма детей, с повторением каждого слова по нескольку раз, собственно для Прасковьи Тарасовны, причем, разумеется, не обошлось без слез и восклицаний, как, например:

– Ах м[ои] Ах вы, мои богословы-философы! Соколы-орлы мои сизые, хоть бы мне одним оком посмотреть теперь на вас!

Так как уже начинало смеркаться, то догадливая Марина, без всякого со стороны хозяйки распоряжения, внесла в комнату свечу и поставила на стол. Никифор Федорович развернул письмо Ивана Петровича и начал, сначала посмотрел на подпись и [потом] уже начал читать:

«Ласкавий мои други, Никифор Федорович, Прасковья Тарасовна и Степан Мартынович».

Все молча между собою переглянулись.

Но так как письмо было писано по-малороссийски, что не всякий поймет, а другой и понял бы, так уст своих марать не захочет малороссийским языком мужицкими словами, а потому я расскажу только содержание письма, отчего повесть моя мизерная много потеряет.

После обыкновенных поздравлений с наступающими праздниками Иван Петрович описывает добрые качества детей их и удивляется их необыкновенному сходству, как физическому, так и нравственному, и говорит, что он по мундирам их только и узнает. «Я за ними, – говорит, – посылаю каждую субботу. Воскресенье они проводят со мною, и я не налюбуюсь ими. Не желал бы я иметь у себя иметь лучших детей, как ваши дети. Моя «Муха» наполняется еженедельно их описанием их детских прекрасных качеств». Далее он пишет, что лучше бы было повести их по одной какой-нибудь дороге, по военной или по гражданской. А далее пишет, что нет худа без добра, что от различного их воспитания выйдет психический опыт, который и покажет, какая произойти может разница от воспитания между двумя нат[у]ра[ми] субъектами, совершенно одинаково организованными. А далее пишет, что он немало удивился, когда узнал, что они хорошо читают по-немецки и еще лучше по-латыни, и спрашивает, кто их учил. (Тут молча переглянулись Карл Осипович и Степан Мартынович.) Потом пишет, что Гапка их тоже полюбила и снабжает их каждое воскресенье пирожками и бубликами на целую неделю. «Раз у меня Зося попросил гривенник на какую-то кадетскую требу, но я ему не дал: по опыту знаю, что нехорошо давать детям деньги».

– А может, оно, бедненькое, учителю хотело дать, что-бы лучше показывал, – проговорила Прасковья Тарасовна, но Никифор Федорович взглянул на нее по-своему, и она умолкла.

И говорит: «Чтоб вы об них не беспокоились: праздники они у меня проведут. А на Свят-вечер с вечерею пошлю их к моему другу N. У него тоже есть дети, и они там весело встретят праздник Р[ождества] Х[ристова]». Дальше пишет, чтоб они не забывали его, старого, и чтобы на время каникул приезжали в Полтаву, и что в Полтаве квартиры очень дешевы, а что Гапка его варит отличный борщ из карасей сушеных. «Уж как это она делает так[?], – говорит, – Бог ее знает.

Оставайтеся здорови, не забувайте одынокого И. Котляревского.

Р. S. Поклонитесь, як побачитесь, доброму моему Степану Мартыновичу Левицкому».

По окончании письма Карл Осипович встал, понюхал табаку и сказал: «Ecce homo!», Степан Мартынович тоже встал и заплакал от умиления. Да и как не заплакать? Ему, ничтожному дьячку, пишет поклон, и кто же? Попечитель гимназии. Прасковья Тарасовна тоже встала и, обратяся к образам образам и крестяся, с слезами на глазах говорила: «Благодарю Тебе, милосердый Господы, на [?] за Твое милосердие, за Твою благодать святую. Послал Ты ангела-хранителя моим малым сиротам на чужине». И она молча продолжала молиться. А Никифор Федорович облокотяся сидел, облокотяся над письмом, и хранил глубокое молчание. Потом свернул письмо, поцаловал его и его, глубоко вздохнул, встал из-за стола и молча вышел в другую комнату. Через полчаса он вошел, и глаза его как будто покраснели. Прасковья Тарасовна обратилась к нему с вопросом:

– Есть ли у него пасика? Я тогда, как была в Полтаве, и забыла спросить у Гапки. А то послать бы ему хоть бочку меду. К празднику уже не успеем, то хоть к Великому посту.

– Пошлем две, – сказал Никифор Федорович и начал ходить молча по комнате.

Гости простились и пошли восвояси с миром, дивяся бывшему.

Прошли и праздники, и зима проходит, а весна наступает, вот уже и Велыкдень через неделю. Степан Мартынович распускает своих учеников в домы родительские и наказывает, чтобы прибывали в школу не раньше Вознесения Христова. По примеру семинарскому он тоже сделал вакацию своим школярам. После праздника, око[нчивши] распорядившись хорошенько домом, т. е. перепоруча смотрение за школою и за меньшими братьями старшим братьям, двум богословам, а третьему философу, и наказав, чтобы в часы досуга рыли ров, не весьма глубокий, около древ насажденных, приведя все в порядок, он купил позычил у знакомого ему мещанина беду, разумеется не такую франтовскую, как у Карла Осиповича, а так себе, простенькую. А у другого, тоже знакомого, мещанина нанял коня с хомутом на двадцать дней и нощей. Запрег коня в беду и в одно прекрасное утро, простившись на хуторе и в школе с хутором и со школою, сел и поехал легонькою рысцою в Полтаву.

Прасковья Тарасовна послала им свое, хотя заочное, родительское благословение и мешок бубличков, как-то особенно испеченных. А Зосе своему и полкарбованця денег, которые он должен был ему передать тихонько от Ивана Петровича. Степан Мартынович обещал все это исполнить, но не исполнил. Он за полкарбованця отслужил молебен угоднику Афанасию о здравии отроков Зосима и Савватия, а Зосе на[казал] крепко-накрепко наказал, чтобы он не осмеливался просить гривенничков у Ивана Петровича.

В Полтаве с ним не случилось ничего необыкновенного, кроме разве, что п[рисутствовал] он присутствовал в соборе при рукоположении во диакона его старого знакомого баса и что новый диакон зазвал его к себе, напоил пьяным и вдобавок поколотил слегка. Из чего и заключил Степан Мартынович, что его приятеля никакой сан не исправит, что он как был басом, так и останется им даже до могилы.

По возвращении восвояси из далекого и не исполненного приключений странствия школу свою нашел он благополучною, а благодарные братья обрыли кругом новый вертоград его, да еще и лозою огородили. Поблагодарив их прилично, т. е. купив им по паре юхтовых сапог и демикотону на жилеты, и их же просил пособить ему перенести из хутора пчелы в свою пасику. Что на другой же день и было исполнено. Теперь он, кроме того, что стихарный дьяк, учитель душ до тридцати учеников, да еще и пасичник немалый.

Примітки

…приехали к Успению в Лубны… – Йдеться про християнське свято Успіння Богородиці, що відзначається 15 серпня за ст. ст.

…представляли «Козака-стихотворца». – Оперу-водевіль О. О. Шаховського «Козак-стихотворец» (1812) Шевченко міг бачити в постановці Харківського театру в серпні 1843 р. в Лубнах під час щорічного Спасівського ярмарку [Жур П. Літо перше. – С 128–130].

…как ходили наши козаки на Ладожский канал да на Орель. – Про примусову участь українських козаків і селян у будівництві Ладозького (1720) та інших каналів й укріплень, що здійснювалося за наказом Петра І, Шевченко міг прочитати в «Истории русов» (с. 224) та «Истории Малой России» Д. Бантиша-Каменського (Т. 3. – С. 137). Лінія на Орелі – так звана Українська лінія – 285-кілометрова система укріплень, збудована в 1731–1734 рр. за наказом імператриці Анни Іоанівни для оборони від турецько-татарської агресії. Проходила лівою притокою Дніпра – річкою Оріль (Орель). Про величезні людські жертви, яких коштувало будівництво лінії, Шевченко згадував у містерії «Великий льох», поемі «Іржавець», повісті «Наймичка» та інших творах. Прочитати про це поет міг також в «Истории русов» (с. 236) та «Истории Малой России» (Т. 3. – С. 164).

…великий грамматик наш Н. И. Греч… – Греч Микола Іванович (1787–1867) – російський журналіст і письменник, автор праць «Опыт краткой истории русской литературы» (1822) та «Практическая русская грамматика» (1827).

Климовсъкий (Климов) Семен – український поет кінця XVII – першої половини XVIII ст. Автор пісні «Їхав козак за Дунай» та двох віршів, адресованих Петрові І: «О правосудію» і «О смиренії височайших». Шаржований образ Климовського виведений у згаданій Шевченком опері-водевілі О. Шаховського «Козак-стихотворец».

…колбасу забыла оставить в вагани. – Вагани – довгасті дерев’яні ночви для продуктів.

Моя «Муха»… – Мається на увазі рукописна газета «Полтавська муха», в якій, за спогадами сучасників, брав участь І. П. Котляревський. Жоден примірник цієї газети не зберігся.

Ecce homo (лат.) – це людина. Євангельський вислів (Іоан. Гл. XIX. В. 5). Шевченко використав цей вираз також у поемі «Тризна».

…к Великому посту. – Піст перед Великоднем, що триває сорок днів.

…не раньше Вознесения Христова. – Вознесіння – одне з головних християнських свят, що відзначається православною церквою на 40-й день після Великодня. Пов’язане з легендою про вознесіння Ісуса Христа.

…старшим братьям, двум богословам, а третьему философу… – тобто учням вищих, випускних класів духовної семінарії.

Вертоград – сад.