10

Тарас Шевченко

Пока Ипполитушка забавлялся с девицами, Юлия Карловна, угощая цыкорием простодушную Аксинью, узнала от нее все, что [нрзб.] ей нужно было знать в от[ношении] ей нужно было знать насчет Лизы. Узнала даже и [а]дрес губернию, и уезд, и село как зовут. И, узнавши все это, сообщила своему знакомому писарю из главного штаба и предл[ожила?], который уже готовился держать экзамен на аудитора.

Будущий аудитор, узнавши такие секреты про свою милую Лизу, чуть с ума не сошел. «Это просто слепая богиня фортуна», – как он выразился в восторге.

На женитьбу, однако ж, Юлия Карловна не иначе соглашалась, как только с уступкою половины приданого, которое он со временем получит за Лизою.

Писарь, разумеется, на все согласился беспрекословно.

В заключение она ему [?] сделала наставление как научила его написать просьбу на имя обер-полицеймейстера, и они расстались.

Теперь оставалося уверить Лизу, что Аксинья – баба дура и что она все врал[а] наврала, что она действительно Акулька, а не Лиза, и не барышня, а настоящая крепостная девка и что ей теперь предстоит такая карьера, что она, если не глупа будет со временем может быть и высокоблагородной.

– Что ж, согласна ты, Ли… Акулька? – спросила она ее.

– Согласна, хоть за трубочиста согласна. Только не держите меня в этом омуте.

– Вот уж и омуте. Дом как дом. Не узнала еще, что впереди будет.

– Хуже не будет.

– Вот тебе и благодарность. Ах ты, негодная! Вишь, отъелася чужого хлеба… потаскушка! Деревенщина!..

И они чуть-чуть не подралися.

Наругавшись досыта, они, наконец, помирилися, и, любезно выпивши по чашке кофе, Юлия Карловна наскоро оделася и вышла со двора, а счастливая невеста, оставшися одна, горько зарыдала. Юлия Карловна с доброй весточкой отправилась прямо к Марье Федоровне и застала ее в самом счастливом расположении духа: она получила из деревни порядочную пачку ассигнаций с известием, что слепой барич упал в канаву или в какую-то яму и изломал себе ногу.

После первых лобызаний приятельницы уселись на диване, и Юлия Карловна, немного помолчав, сказала:

– Ну, матушка Марья Федоровна, насилу-то я ее уломала. Вишь ты, за писаря, говорит, не хочу, подавай ей чиновника.

– Ах она мужичка! – проворчала Марья Федоровна. – Вишь, чего захотела, чиновника! А как возьму в деревню да отдам за пастуха на скотный двор!

– Да то ли она еще толкует. Говорит, что она не крепостная девка, а благородная.

Марья Федоровна изменилась в лице.

– Ну, да я ей показала, какая она благородная. Просто-запросто по щекам, да и заставила молчать.

– И прекрасно, – проговорила Марья Федоровна.

– Да вот еще что: жених-то артачится. Меньше, говорит, тысячи рублей не возьму.

– Ах он писаришка! Тысячу рублей за крепостной девкой! Да где это видано?

– Да вишь ты, она и ему натолковала, что она не простая, а благородная.

Марья Федоровна опять смешала[сь] и, подумавши немного, сказала:

– Не возьмет ли он хоть половину?

– Я уже ему семьсот давала, и слушать не хочет.

– Не знаю, как и быть, – проговорила, как бы сама с собой, Марья Федоровна.

– Да как быть? Давайте тысячу, да и концы в воду.

– Хорошо, я согласна, только после свадьбы.

– А он просит теперь же, а без денег и в церковь не идет. А с деньгами хоть сейчас под венец.

– Ну, черт его возьми, отдайте ему деньги, а я вам после возвращу.

– Да у меня и рубля за душою не на[йдется?] нет.

– Как же нам быть? Разве последние отдать? Да с чем же я сама-то останусь? Ну, дьявол с ним, скорее бы только разделаться. Зайдите ко мне завтра, Юлия Карловна, – прибавила она, как бы опомнившись.

– Хорошо, зайду. Только завтра непременно, потому что в воскресенье можно будет и под венец. А сегодня, знаете, четверг. Нужно поторопиться.

– Так знаете что, зайдите ко мне через час. Или подождите, я посмотрю, не найдется ли у меня дома. – И она ушла в другую комнату. Вскоре раздался звук замка, и Юлия Карловна улыбнулась. Через несколько минут вышла Марья Федоровна с пачкою ассигнаций в руках.

– Как раз только, сколько нужно, – говорила она, отдавая ассигнации Юлии Карловне. Та бережно взяла деньги и, внимательно пересчитавши, положила в свой грязный риди[кюль] мешок.

– Теперь милости просим на свадьбу. Приходите хоть в церковь.

– В церковь зайду.

– Приходите. У Знаменья будут венчаться, в 4 часа после обеда.

– Хорошо, непременно зайду.

И они расстались. Юлия Карловна, спускаясь с лестницы, прошептала: «Знает кошка, чье мясо съела». А Марья Федоровна, оставшись одна, свободно вздохнула и тоже прошептала:

– Ну, слава Богу, отделалась.

Отделалась, да не совсем, можно было б прибавить.

Долго ходила она по комнате, заложа руки за спину, как настоящая львица. Потом вдруг остановилась посередине комнаты и со всего размаху хлопнула рукой себя по лбу и вскрикнула:

– Ах я дура!! Аксинья! А, Аксинья! – Явилася Вбежала испуганная Аксинья.

– Что ты, дура, глаза-то вытаращила? Беги вороти скорее Юлию Карловну. – Аксинья выбежала.

– Тысячу рублей! Ах я дура, дура… – разговаривала сама с собой Марья Федоровна. – Тысячу рублей! Без расписки, безо всего. И кому же? Какой-нибудь… фи! стыдно и выговорить. Да что это со мною сталося? Нет, она меня непременно околдовала. Ну что, если она отопрется? А отопрется, это я наверное знаю. Ну, да черт с ними и с деньгами, пускай их куда хочет девает, лишь бы эту мне эту потаскушку с рук сбыть. А то она у меня как бельмо на глазу… В воскресенье в четыре часа. Пойду, непременно пойду…

И она снова заложила руки за спину и заходила взад и вперед по комнате во ожидании Аксиньи.

А Аксинья между тем, добежавши до дому Юлии Карловны, встретилась у самой калитки с Лизою.

– Здравствуй, Аксинья! Как хорошо, что ты зашла, а мне тебя очень нужно было видеть.

– Здравствуйте, барышня! Мне нужно Юлию Карловну!

– Да ее нету дома, с утра еще куда-то ушла… А вот что, Аксинья! Ты говоришь мне, что я барышня, а я такая же барыш[ня] крестьянка крепостная, как и ты. Только ты… честная, а я… – И Лиза не могла говорить далее.

– Что вы! Что вы, Лизавета Ивановна! Да вы настоящая честная, благородная барышня.

– Да кто тебе это сказал, что я барышня?

– Ах, Боже мой! Кто сказал! Да разве не сама я вас на руках выносила? Кто сказал! Вот прекрасно!

– А Юлия Карловна говорит, что ты все врешь, что ты меня только смущаешь.

– Смущаю? Вру? Я вру? Да наплюйте вы ей в самое лицо. Я вру? Да я присягу приму. К губернатору пойду. К самому государю… Вишь, держит благородную барышню, как какую-нибудь, прости Господи, девку непотребную… да я же и вру… Нет, я докажу ей, что я еще не врала.

– Вот что, Аксинья! – перебила ее Лиза. – Ведь она меня замуж отдает.

– Что ж, и с Богом. Святое дело, коли благородный человек, потому что вам не за благородного выходить не годится.

– Он теперь еще так только, писарь. А скоро будет и благородный…

– То-то вот, чтоб непременно был благородный, а то как можно.

– Да я рада хоть за палача, только бы мне вырваться из этого содому… – И Лиза заплакала.

– Что вы! Что вы, барышня! Перекреститесь! Такие слова говорите – за палача.

– Ах, Аксинья! Аксинья! Если б ты знала, как что я терплю здесь, ты бы не то сказала.

В это время дверь на улицу растворилась и выглянула на улицу какая-то небритая физиономия в галунах и закричала, крикнула: «Лиза!» – и дверь снова захлопнулась. – Идите, барышня, вас зовут. И я побегу: меня, чайть, барыня-то заж[далась] ждет не дождется. Прощайте.

– Прощай, Аксинья! Приходи на свадьбу.

– Приду! Непременно приду! – говорила Аксинья, перебегая улицу.

– Где это ты таскалася? – таким вопросом встретила ее Марья Федоровна.

– Да я ее не догнала. Бегала на дом, и дома нет. Говорят, как ушла с утра, так и не приходила.

– Так ты успела уже и дом ее проведать? Ах ты, негодная тварь! Да знаешь ли ты, что это за дом такой? Потаскушка ты эдакая!

– Дом как дом, ведь туда и Ипполит Иванович изволят ходить…

– Что?..

– Там и наша барышня Лизавета Ивановна живут!..

– Что?

– Я говорю, что там…

– Молчи, язык отрежу!.. Пошла вон!

И Аксинья вышла.

С Марьей Федоровной сделалась истерика. А к вечеру она слегла в постель. На другой день обступили одр ее бескорыстные приятельницы и посоветовали ей на ночь вы[пить] напиться малины, что она и сделала. Хотя от этого ей ничуть не легче стало.

В воскресенье, однако ж, как ей ни трудно было, она вышла со двора ровно в три часа. Хотела было и Ипполитушку взять с собой, но он ушел к учителю повторять урок. На улице попался ей извозчик (явление редкое на Песках). Она попробовала его нанять, спросила спросила его, что возьмет до Знаменья. Тот сказал ей: гривенник; она выругала его и поплелась пешком. Часов После вечерни часов до шести сидела она у церковной ограды, а о свадьбе и слуху не было. Наконец, она встала и поплелась домой, говоря про себя: «Они в другой церкви перевенчалися. Сем-ка я пройду мимо дома Юлии Карловны». И она пошла мимо дома Юлии Карловны. Далеко еще не доходя до дому, она услышала ш[ум?] музыку и песни. «Так и есть, свадьба», – подумала она. Она весело подошла к самым окнам и взглянула. Взглянула в комнаты и, представьте ее ужас, что же она увидела?, и что же она увидела? О, позор и ужас! Ее милый и пьяный Ипполитушка в разорванной рубашке, без подтяжек и прочего, для чего выдуманы подтяжки, плясал тоже не совсем с трезвою девицею, разухабистою барышнею комаринского под звук унылый фортепьяно. (Вот где он получил первые уроки в сем великом искусстве, которому так чистосердечно удивлялися солдаты в крепости Орской.)

Полюбовавшись на свое милое единственное чадо, на своего будущего помещика, она кое-как перешла на другую сторону улицы и села на панели отдохнуть. В это время калитка отворилась, и на улицу вышла сама Юлия Карловна с каким-то военным писарем. На улице он ловко, настояще по-писарски раскланялся и пошел в одну сторону, а Юлия Карловна в другую.

«Так у них ничего не бывало», – подумала Марья Федоровна и, собравшись с д[ух]ом силами, встала на ноги и позвала Юлию Карловну.

Та подошла к ней как ни в чем не бывало. Раскланялась и спросила о здоровьи.

– Здоровье-то мое плохо еще не так плохо, как вы со мною плохо поступаете. Да что и в самом деле, – прибавила она, возвыся голос, – что я вам, дура какая, что ли, далась? Где же свадьба?

– Какая свадьба?

– А что говорили, у Знаменья?

– Ах, да… и забыла. Ну, еще успеем перевенчать, было бы приданое готово. – Какое приданое?

– Да такое, какое я вам говорила. Тысячу рублей!

– Да ведь я вам отдала.

– Вы мне должны были по контракту. За Акульку и отдали. А теперь припасайте приданое для Лизаветы Ивановны Хлюпиной. Понятно вам теперь?

Марья Федоровна не дослушала и, по все[й вероятности?] верно бы, тряхнулась о мостовую, если б Юлия Карловна ее не поддержала. Всю эту сцену Лиза видела из окна, и когда дошло дело до обморока, то она выбежала на улицу и, подбежавши к приятельницам к трогательной группе, стала пособлять Юлии Карловне приводить в чувство Марью Федоровну.

Придя в себя, Марья Федоровна оглянулася круг[ом] вокруг себя и, не сказав ни слова, плюнула в лицо Юлии Карловне, пошла быстро по улице.

– Что это значит? – спросила Лиза у Юлии Карловны.

– Ничего. Сумасшедшая Сумасшедшая, больше ничего!

И они проводили ее глазами до угла переулка и пошли домой.

Примітки

Аудитор – тут: чиновник військового судочинства.

Обер-поліцмейстер – начальник поліції.

Камаринський – танок, що виконується під камаринську – російську народну танцювальну пісню.