2

Тарас Шевченко

Проехавши версты две или три [за] Эсмань, я увидел вправо, недалеко от дороги, уже не серый с бревенчатый, с крепкими воротами постоялый двор, а белую, под соломенной крышей, между вербами, корчму. Вид этой первой корчмы мне напомнил еще в детстве слышанную мною песню, которая начинается так:

Ой у поли верба,

Пид вербою корчма.

Засветла можно было бы еще приехать в Глухов, но мне так понравилась эта корчма, что я просил Ермолая остановиться в ней и переночевать, на что он охотно согласился, потому что в корчме, как он говорил, все дешевле, нежели в городе.

Поравнявшись с самой корчмою, я мы остановились, и я увидел человека, не обращавшего на нас совершенно никакого внимания. Человек этот одет довольно странно: в серой солдатской шинели, подпоясанный, вместо пояса, свитым из соломы жгутом, в черной бараньей шапке и с граблями в руках. Я вылез из телеги и, подойдя к нему, спросил:

– Что, ты хозяин?

– Авжеж хозяин, – отвечал он, едва взглянувши на меня.

– Что же, у тебя сено есть?

– Авжеж есть.

– И овес есть?

– Авжеж есть.

– А поужинать будет ли что?

– Авжеж буде. – И он обратился к извозчику и совсем неласково крик[нул] сказал ему:

– Чого ж ты там стоиш, московська вороно, чому не заизжаеш? – И он пошел отворять ворота корчмы.

Мне понравился э[тот] мой оригинальный земляк особенно как как содержатель заезжего дома на большой дороге. Особенно после орловских дворников, которые встречают тебя за полверсты, снимают шапку, кланяются, божатся, что у них все есть, кроме птичьего молока, а на поверку окажется только овес и сено гнилое сено, а поужинать или пообедать, особенно в Великом посту, и не думай: подадут тебе щей с вонючим постным маслом, да и слупят полтину серебра, коли нап[еред] вперед не поторгуешься.

Пока несловоохотный хозяин отворял и затворял ворота своей корчмы, я пошел размять ноги от , онемевшие от долгого сиденья.

Корчма была тщательно выбелена, а окна около окон обведено было желто-красноватой глиной; с[арай] примыкающий к корчме сарай, или так называемая стодола, тоже аккуратно вымазана желтой глиной; вообще вид корчмы был показывал, что через несколько дней будет у людей великий праздник. По другую сторону корчмы я увидел изгородь, примыкавшую к самому строению, – небывалая вещь около корчмы. Я подошел поближе. За изгородью две женщины копали гряды, и одна из них что-то рассказывала, а другая так звонко, чистосердечно смеялася, что я сам невольно рассмеялся. Та, которая рассказывала, была женщина уже не первой молодости, а которая смеялася – только что расцвевшая чернобровая красавица и, казалось, была дочерью первой, а не подругою.

Не успел я рассмотреть их хорошенько и наслушаться гармонического смеху красавицы, как из-за угла показа[лся] корчмы показался сам хозяин и позвал их в хату варить вечерю. Я и себе последовал за ними в хату. У дверей встретился я с хозяином. Он мне пожелал доброго здоровья и просил войти в светлицу. Светлицею называлась та полови[на] Я вошел в пространную, чисто выбеленную хату, разделявшуюся во всю длину ее, к[афельною] как стеною, кафельною печью. Кругом Около стен кругом стояли лавы, или скамейки, а между ними возвышался дубовый, чисто вымытый стол. На стене в углу висел образ, украшенный свежею вербою и засохшею мятой и васильками.

– Просымо садыться, – сказал хозяин, снимая шапку. – Здесь мы сами живемо, – прибавил он, – а для такого народу у нас есть другая хата.

– А что, хозяин! – спросил я его, садяся на скамье. – Можно у вас достать водки?

– Чому не можно! Вам полкварты чи всю кварту? – спросил он.

– Полкварты Хоть полкварты на первый раз.

– Добре, – сказал он и вышел из хаты. Вскоре возвратился он с рюмкою и графином. А за ним шла с тарелкою и полотенцем в руках веселая огородница. Это была самая очаровательная брюнетка, шестнадцати или пятнадцати лет. Стройная, гибкая, как молодая тополь. Волосы ее, густые, блестящие, были повязаны черной лентой и украшены свежим зеленым барвинком.

Она накрыла покрыла край стола полотенцем, поставила тарелку с какой-то соленой рыбой, положила два ку[ска] на стол два куска белого хлеба и, улыбнувшися, удалилась из хаты. Проводивши глазами красавицу, а я обратился к хозяину:

– А что, земляк, не выпить ли нам по рюмке водки?

– Чому не выпить? – отвечал он и сел на скамейке.

Я выпил водки и хозяина попотчевал. Немного погодя, я еще попотчевал его и спросил:

– Ты, кажется, хозяин, служил в солдатах?

– Авжеж служил.

– То-то ты так важно и по-русски говоришь!

– Отак пак! У Владимирской губернии квартировали шесть лет, та шоб не выучиться говорить по-русски.

Добряк не заметил моей шутки. За то я ему налил еще рюмку водки,

– А что, я думаю, ты ходил ходил и под француза? – Этот вопрос я сделал ему потому, что заметил у него голубую ленточку, нашитую на шинели.

– Авжеж ходыв! – ответил он.

– Немало же ты их пер[есажал], проклятых, пересажал на штык?

– Ни одного.

– Отчего же это так случилось? – не без удивления спросил я его.

– Я был музыкантом!

Это меня еще больше удивило, потому что в физиономии его и вообще в приемах не заметно было ничего артистического такого, что бы обличало в нем арт[иста] виртуоза.

– На каком же ты инструменте играл? – спросил я его.

– На барабане, – отвечал он, не изменяя тону речи. «И на этом звучном инструменте едва ли ты отличался», – подумал я, глядя на его честную честный выразительный профиль. А он сидел себе на скамье, упершись в нее рук[ами] согнувшись, и как болтал ногами, как это делают маленькие дети. Я рассчитывал (и довольно основательно), что услышу от него о каких-нибудь богатырских подвигах во время стычек, о какой-нибудь частной проделке, ко[торую] о которой нигде ничего не прочитаешь, да[же] и в «Записках русского офицера». Ан не тут-то было: он был музыкантом и, вдобавок, не лгуном. Но я все еще не терял надежды. Предложил ему рюмку водки, на что он охотно согласился, и, когда он полосою вы[тер] шинели вытер свои белые усы и крякнул, я спросил его как бы случайно:

– А в немецких землях и во Франции таки довелося побывать?

– Довелося?.. У самий Франции два года кватырувалы.

– Как же ты разговаривал с французами?

– По-французки, – отвечал он, не запинаясь, и, немного погодя, продолжал: – Я и по-французкому, и по-нимецкому умею. Мене еще Еще в десятом году, когда йшлы из-под мы из-под турка, одын венгер выучив выучив мене, царство ему небесное. Я по-всякому, сказавши правду, по-всякому умею, – прибавил он самодовольно. Например, стоимо мы лагерем-таки под самым Парижем. Тут и пруссак, тут и цысарець, и англичанин, як той рак червоный, и синеполый швед. И Бог его знає, откудова той швед прыйшов! До самого Парижа его не видно было, а тут мов из земли вырос. От воны гуляють по лагерю та меж собою по-своему розмовляють. «От, – говорять, – дасть Бог, завтра вступымо в Париж, а там, камрад, и махен вейн, и закусымо, камрад, и мамзельхен либер, и всего вволю». А я хожу соби меж нымы, ус покручую да думаю: «Не хвалитесь, камрады, побачым, що з того буде!» Через день чи через два одилы нас, выстроилы, перевелы через Париж церемониальным маршем, не далы и воды напыться – уже верст 20 за Парижем далы нам дух перевесты. От я подхожу до цысарця та й и говорю ему по-цысарскому: «А що, камрад, Париж важный, – говорю, – город, и вейну, и мамзельхен, всего, – говорю, – вволю».

– О, дер дейфель! – говорит он говорит. – Чтоб он им дотла выгорив!

– То-то, – говорю ему по-цысарски, – не хвалыться було, йдучи на рать…

– А что, земляк, есть какая-нибудь разница между французским и немецким языком? – спросил я его.

– Малность разныци! Так что ежели умеешь добре по-нимецки, то и с французом можно поговорить. Малность разныци, – прибавил он, покручивая свои белые усы.

В это время занавеска в нише отдернулась и вошла в комнату со свечой в руках та самая женщина, которую я видел мельком на огороде. Это была по-городскому опрятно одетаяженщ[ина], уже немолодая женщина, высокого роста и, с живыми черными и глубоко впалыми глазами и вообще приятным и выразительным лицом. Она поставила на стол свечку, взглянула на моего собеседника и, обратясь ко мне, сказала чистым великороссийским наречием:

– Не потчуйте его, сделайте одолжение, а то он вам и отдохнуть не даст. Иди-ка ты лучше ложися спать, – сказала она, обращался к нему.

– Мовчы ты, копытанша! ма… – и, минуту спустя прибавил, улыбнувшися, прибавил: – Матери твоий чарка горилки!

Женщина молча посмотрела на него и скрылася за занавеской.

– Что это, жена твоя? – спросил я его.

– Жена, – ответил он.

– Зачем же ты ее зовешь капитаншею?

– Это я так, жартуючи… А по правде сказать, так вона и есть копытанща. Да еще не простая, а лейб-гвардейская, – прибавил он как бы про себя, и так тихо и скоро, что я едва мог расслышать и понять.

Меня сильно подстрекало расспросить у него, почему она капитанша, да еще и лейб-гвардейская. Но он так невесело повесил опустил на грудь свои белы[е] усы, что мне казался всякий вопрос про капитаншу неуместным и далее дерзким. Недолго мы сидели молча. Из-за занавески явилась опять п[режняя] та же женщина и поставила на стол уху с какой-то мелкой рыбки, очень вкусно приготовленную. Я поужинал, поблагодарил хозяев и пошел в свой фургон спать. Долго я, однако ж, не мог заснуть: мне не давало спать слово «капитанша». Со мною это ча[сто], впрочем, это часто случается, но [?] да, я думаю, и со всяким. На каком-нибудь самом простом слове построишь целую драматическую фантазию не хуже прославившегося в этом фантастическом роде почтенного Н. К[укольника]. Так случилося и теперь. Слово «капитанша» разделилося у меня уже на акты, сцены, явления, и уже чуть-чуть не развязалася драма самой страшной катастрофой, как начали смежаться мои творческие вежды, и я заснул богатырским сном.

Примітки

«Ой у поли верба, Пид вербою корчма». – У збірниках українських народних пісень зафіксовано кілька варіантів пісні «Ой у полі верба…», але другий рядок у них відмінний від записаного Шевченком у тексті повісті. Наприклад:

Ой у полі верба,

Під вербою вода…

(Українські народні пісні. – К., 1955. – Кн. 1. – С. 326).

…после орловских дворников… – Йдеться про господарів постоялих дворів.

…хату, разделявшуюся во всю длину ее, как стеною, кафельною печью. – В рукопису після слова «печью» поставлено позначку і на лівому полі написано «Бироновщина». Можливо, запис пов’язаний з епізодом в «Истории русов» про переслідування одного поміщика за зневаження російського державного герба, – герб був зображений на пічних кахлях у його хаті:

«Переезжавший чрез местечко оное офицер армейский, по имени Якинф Чекатунов, не довольно утрактованный хозяином, увидел в доме его на одной печи горничной, по кахлям или изразцам печатным, вымалеванного мастером орла, тотчас арестовал командою своего хозяина сего, отослал в министерскую канцелярию с доносом, что он жжет на печах своих герб государственный, неведомо с каким умыслом» (История русов или Малой России. – С. 239).

как молодая тополь – тополь в російській мові – чоловічого роду, а в українські – жіночого (власне, тополя). Тому жоден російський (не російськомовний, а корінний) письменник не порівняє дівчину з тополем, а тільки з берізкою.

Біронівщина – доба в російській історії, що припала на 30-ті роки XVIII ст., коли державою фактично правив Ернст Бірон (1690–1772), фаворит імператриці Анни Іванівни, німець за походженням. Біронівщина характерна засиллям іноземців у всіх сферах державного життя, репресіями, шпигунством, доносами. За Бірона значні земельні маєтності іноземці одержали і в Україні.

У Владимирской губернии квартировали шесть лет… – Тут і далі описані в повісті місця збігаються з місцями квартирування 30-го єгерського полку (див.: Лященко А. Т. Г. Шевченко і В. М. Забіла // Науковий збірник Ленінградського товариства дослідників української історії, письменства та мови. – К., 1929. – С 12–13).

…ходил и под француза? – Мається на увазі участь одного з героїв повісті у Вітчизняній війні 1812 р. проти французьких нападників на чолі з Наполеоном І Бонапартом і, зокрема, в закордонних походах російської армії 1812–1814 рр.

голубую ленточку, нашитую на шинели. – Це блакитна стрічка російської медалі, якою нагороджували учасників кампанії 1812 р.

…в «Записках русского офицера». – Йдеться про книжку Ф. М. Глинки «Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях, Пруссии и Франции; с подробным описанием похода россиян противу французов, в 1805 и 1806, также отечественной и заграничной войны с 1812 по 1815 год. С присовокуплением замечаний, мыслей и рассуждений во время поездки в некоторые отечественные губернии» (М., 1815–1816).

Еще в десятом году, когда йшлы мы из-под турка… – Йдеться про російсько-турецьку війну 1806–1812 рр.; закінчилась підписанням Бухарестського мирного договору 16 (28) травня 1812 р.

Тут и пруссак, тут и цысарець, и англичанин, як той рак червоний, и синеполый швед. – Союзну армію, що воювала проти Наполеона І в 1813–1814 рр., складали війська Англії, Росії, Пруссії, Австрії. Швеція також брала участь у цій війні, оскільки була зв’язана з Росією союзним договором від 24 березня (5 квітня) 1812 р. Цісарець – солдат австрійської цісарської армії.

…перевели через Париж церемониальным маршем…. – Війська антинаполеонівської коаліції вступили в Париж 18 (30) березня 1814 р.

…вона и есть копытанша. Да еще не простая, а лейб-гвардейская… – Лейб-гвардія – особливо привілейовані гвардійські війська в ряді монархічних держав, в тому числі і в Росії, одним із завдань яких була охорона особи імператора та його сім’ї.

Кукольник Нестор Васильович (1809–1868) – російський поет і драматург, критик. Деякі зі своїх п’єс (Торквато Тассо. – М., 1833; Джакобо Санназарт. – СПб., 1839) називав «драматическими фантазиями». Написані в казенно-патріотичному дусі, вони мали певний успіх у глядача. Під час навчання в Академії мистецтв Шевченко бував на літературних вечорах у Кукольника, зустрічався з ним у О. Струговщикова, М. Маркевича, Є. Гребінки. На одному з вечорів у М. Маркевича (квітень 1840 р.) Н. Кукольник «напал на Мартоса (український поміщик, коштом якого видано «Кобзар» 1840 р. – Ред.), критиковал Шевченка. Уверял, что направление его “Кобзаря” вредно и опасно» (Воспоминания о Тарасе Шевченко. – К, 1988. – С. 82).