3

Тарас Шевченко

В продолжение моего путешествия от Орла до этой интересной корчмы я просыпался каждое утро в дороге. Догадливый Ермолай никогда не будил меня, да и на [что?] незачем было будить. Я вручил ему мою трехрублевую депозитку еще в Кромах, после дорогих щей, и он всю дорогу рассчитывался за съеденное и выпитое мною на каждом постоялом дворе, а [я] себе спал сном праведника и просыпался всегда в дороге. Просыпаясь под стук колес и легкое качанье телеги, иногда снова засыпал и просыпался уже на постоялом дворе.

После неоконченной драмы на слово «капитанша» проснулся я на другой день уже не рано и, к немалому моему удивлению, не чувствовал ни покачиванья телеги, ни холодного утреннего воздуху; прислушивался и не слышал ничего вокруг себя, ни даже постукиванья колес.

«Неужели мы уже проехали станцию? – подумал я. – Да нет, не может быть. Ведь мы должны быть теперь у приятеля моего в деревне около Глухова, а не на постоялом дворе. Да, правда, я ему вчера дорогу не рассказал, а он, дурень, вер[но] не не разбудил меня, когда из корчмы выехал». – Решивши так мудро сей вопрос, я снова было задремал, но Ермолай, вероятно, подслушал мое решение, подошел к телеге и сказал:

– Барин! а барин!

– Что, Ермолай? – отозвался я.

– Вы спите? – спросил он.

– Сплю, – отвечал я. – Пора вставать.

– Хорошо, встану. Не случилось ли чего-нибудь?

– Ничего не случилось, слава Богу, все обстоит благополучно.

– Так что же! Ну, и обедай с Богом!

– Какой тут обед, барин! У нас нечем и за вчерашний ужин расплатиться; я деньги все из[расходовал?], и свои и ваши, израсходовал!

– Будто ничего не осталось?

– Ни копейки!

«Плохо», – подумал я и потом сказал Ермолаю спросил Ермолая: – А лошади у тебя сыты?

– Лошади ничего, сыты сыты, хозяин дворник ничего не знает, отпускает все, что ни спросишь.

– Хорошо. Поди же скажи ему, чтобы самовар нагрел, я сейчас приду.

Ермолай удалился.

В трактир в Туле приходит ко мне какой-то не совсем трезвый человек и предлагает новое одноствольное ружье за три рубля серебром. Я, чтобы отвязаться от него, посулил ему рубль. Он вышел было за двери, не сказавши ни слова. Немного погодя опять вошел в комнату, спросил меня, что я шучу с ним или сурьезно говорю. Я сказал, что сурьезно. Он немного подумал и сказал: «А коли сурьезно, так вот вам вещь, давайте деньги». Я отдал ему рубль, а ружье поставил в положил на столе не [посмотревши?], и не посмотревши даже на него хорошенько, как на вещь, совершенно мне ненужную. Мог ли я д[умать?] предвидеть тогда, что это ружье, почти насильно купленное, разыграет такую важную роль, какую я ему теперь назначил?

Вылез я из своей подвижной спальни, пошел к колодцу, умылся, охорошился кое-как и вошел к в комнату. На столе уже стоял самовар, и вчерашняя капитанша вытирала чистым полотенцем большую фарфоровую чайную чашку. Я приветствовал ее с добрым утром, на что она мне отвечала тем же.

– А где же ваш хозяин? – спросил я.

– А он рано еще уехал к помещику, у которого мы эту корчму нанимаем.

– А как зовут э[того] прозывают этого помещика, и далеко ли он от вас живет?

– Отставной ротмистр N.N., а живет он почти что около самого города.

«Да это и есть мой приятель, моя единая надежда», – подумал я и, обратясь к хозяйке, спросил, как она думает, скоро ли ее хозяин возвратится назад.

– Я думаю, скоро, если его не задержит Виктор Александрыч. Ему там нечего долго делать – отдать деньги и получить бочку водки. Да вам что его дожидать, вы и со мною можете рассчитаться.

«В том-то и дело, что не могу», – подумал я и вслух прибавил:

– Мне бы хотелося еще раз с ним повидаться и побеседовать. Он должен быть добрый старик!

– Прекрасный человек! – с заметным волнением сказала она.

– Жаль, если я его не дождуся. А впрочем, мне торопиться некуда. Не хотите ли со мною чашку чаю вы[пи]ть?

– Благодарю вас покорно, мы уже чай пили, – [про]говорила она с едва заметным наклонением головы.

Мне чрезвычайно нравилось в этой простой женщине голос ее, ее простые простая, грациозная манера и самая безукоризненная чистота, начиная с головного платка до башмака. Пока я придумывал средство, как бы ее задержать в комнате, она сложила и положила на стол полотенце, а сама скрылася за занавеску. Напившись чаю, я вышел на двор полюбоваться весенним апрельским утром, но это утро уже кануло в вечность, а место его заступил апрельский теплый но теплый, прекрасный полдень.

Я обошел кругом корчму и остановился у изгороди. За изгородью, как и вчера, рылися копали гряды обе мои мои знакомки. Я обратился с вопросом к старшей.

– Что, это дочь ваша? – спросил я ее.

– Дочь! – отвечала она, но как-то несмело.

– А как ее зовут?

– Елена.

– Елена! – спросил я девушку. – Умеешь ли ты играть на гармонике?

– Нет, не умею, – отвечала она, запинаясь.

– А хочешь, я тебя выучу?

– А где же вы гармонику возьмете?

– Это не твое дело. Ты хочешь ли только учиться?

– Хочу, выучите! – сказала она, краснея.

Я вынес гармонику, и у[рок?] лекция началась. Ученица оказалась весьма понятною, чему мать ее заметно радовалась.

Мы так прилежно занялись гармоникою, что не заметили, как приехал хозяин домой и как, подходя к нам, крикнул:

– Отака ловысь! Люды добри до плащаныци знаменаються, а воны он що выробляють! – И, подойдя ко мне, взял у меня из рук гармонику, повертел ее в руках и сказал:

– Славна штука! Де вы ии купылы?

– В Орле! – отвечал я.

– И дорога? – спросил он, отдавая мне гармонику.

– Рубль серебра я заплатил.

– Гм! – А ну, заграй ты, Олено.

Я подал девушке гармонику, и она взяла на ней несколько аккордов. Старик улыбнулся и, обращаясь ко мне, спросил:

– Чи не продажня у вас оця музыка?

– Продать-то я ее не продам, а когда хочет Елена, так я подарю ей эту музыку. – А ты, старина, коли хочешь, купи у меня ружье.

Старик задумался, а я продолжал: – Ружье славное, настоящее тульское.

– А на чорта оно мне, ваше тульское ружье, когда я и стрелять не умею?

Я отозвал его в сторону и объяснил, в чем дело. Он выслушал меня, усмехнулся и весело сказал:

– Олено! музыка наша! Несы в хату!

– Только слышите, я г[армонику] – прибавил я, – я гармонику дарю, а не продаю.

– Добре! Добре! – весело говорил старик. – Просымо мылосты в хату. Идите и вы, хозяйки мои нечепурни! – прибавил он, обращаясь к женщинам.

Женщины оставили свои гряды, и мы все гурьбой отправилися в хату. Впереди важно выступал наш хозяин. Он был одет уже не по-вчерашнему, в солдатскую шинель, а в синем тонкого сукна жупане, препоясан красным широким поясом и в черной вы[сокой] смушевой высокой шапке. Он б[ыл] В этом наряде он был похож на старинного малороссийского горожанина или на зажиточного козака.

Мимоходом я шепнул Ермолаю, чтобы он закладывал лошадей, а то[гда?] войдя в хату, я спросил хозяина, застал ли он дома Виктора Александровича. Он отвечал мне, как на самый обыкновенный вопрос, что застал дома и что он собирается к какому-то соседу на праздник. «Сказано, холостой человек, одинокий, – прибавил он, – то ему и праздник не в праздник. Всего наварено, напечено, наготовлено, а ни з ким систы пообидать». – «А вы, добродию, жонати чи ни?» – спросил он меня. Я отвечал, что нет.

– Женитесь, добродию, непременно женитесь, бо скучно буде старитысь одинокому.

Пока мы разговаривали с хозяином, хозяйка накрывала стол, а Елена за занавеской играла на гармонике. Когда уже на стол была поставлена водка и закуска, в это время вошел в комнату Ермолай и сказал, что лошади готовы. Я велел ему принести ружье, а тем временем расспрашивал, как ближе проехать к Виктору Александровичу. Хозяин, рассказавши мне со всеми подробностями дорогу, предложил выпить рюмку водки и закусить на дорогу. Я отказался, ссылался на Великую субботу, а в сущности потому, что было еще рано. Хозяин отказался от моего ружья и предложил деньги за гармонику, от чего я т[оже?]. Я, разумеется, тоже отказался. После многих упрашиваний выпить и закусить на дорогу и что Бог простит дорожнему человеку и тому подобное, я, однако ж, не поддался им их доводам и простился с ними, как с старыми знакомыми, и поехал искать хутор Виктора Александровича.

Примітки

…Виктор Александрыч. – Прототипом Віктора Олександровича був український поет Віктор Миколайович Забіла (1808–1869). Шевченко 1842 р. переслав йому для заочного знайомства окреме видання поеми «Гайдамаки». В 1843 р. вони особисто познайомилися в с. Качанівці, куди Шевченко приїхав на запрошення Г. С. Тарновського. В квітні 1845 р., під час описуваної в повісті подорожі, Шевченко не заїжджав до В. М. Забіли (див.: Т. Г. Шевченко: Біографія. – К., 1984. – С 127). Зустрічалися вони в січні 1846 р. в Мойсівці – маєтку Т. Волховської і взимку 1847 р., коли Шевченко відвідав Забілу на його хуторі Кукуріківщина (Забілівщина) й намалював його портрет (не зберігся). Забіла не був відставним ротмістром, а залишив службу в чині поручика в 1834 р., тримав не корчму біля Есмані, а поштову станцію в Борзні.