Начальная страница

Тарас Шевченко

Энциклопедия жизни и творчества

?

10

Тарас Шевченко

Варіанти тексту

Опис варіантів

Мирно и безмятежно текли часы, дни, месяцы и годы на благодатном хуторе Якима. Коморы его начинялися всяким добром, волы и коровы его мно[жилися] и всякая другая худоба множилася и тучнела, чумаки его каждое Божие лето возвращалися с дороги с великою лихвою, пчелы его по трижды в одно лето роилися, так что одного меду продавал он ежегодно рублей сот на пять, если не больше, не говоря уже про воск. Садовой овочи, правда, он не продавал, а то и тут бы не одну лупнул сотнягу. «Пускай, – говорит, – добрые люди поживут, спасыби скажут». Словом, к Якиму на хутор со всех сторон добро лилося, как будто сама фортуна коловратная на его хуторе поселилася – в лице Лукии и Марка. И то правду сказать, что Лукия была хозяйка невсыпущая, за[ботливая?] и распорядительная. «И Бог его знает, где это она всему так научилася, – бывало, глядя на ее дела, говорит старая Марта. – Вот тебе и московка. Поди ты с нею! Благодать Божия, да и только. Верно, разумного отца дытына». Старикам оставалося только смотреть на нее и молиться Богу. Они таки и не забывали Бога. Марта ежегодно ходила в Киев на поклонение святым угодникам печерским. А Яким, хотя и не ходил, зато дома в продолжение года молебствовал: то крыныцю в саду посвятит, то пасику посвятит, то так пригласит отца Нила помолебствовать о здравии и долгоденствии. А сам все себе сидит в пасике, рои снимает да Псалтырь читает.

Так-то счастливо проходили дни, месяцы и годы на хуторе. И А Марку между тем кончался седьмой годочек. И что же это за дитя вырастало! Прекрасное, тихое, послушное, несмотря на то, что все его почт[и] чуть на руках не носили. Особенно Лукия. Бывало, в воскресение, когда старики уедут в село до церкви, оденет его в жупанок, в красные сапожки и сывую крымских смушек шапочку, поставит его перед собою и любуется на него, как на малеванного. А между тем она ему и виду никогда не показала, что она ему мать. Для чего это она делала, Бог ее знает. Может быть, она боялася старых, а может быть, и так.

Старики часто поговаривали, что пора Марка в школу отдать, но все дожидали, пока ему исполнится семь лет.

И вот ему исполнилося семь лет. Это случилося как раз на Зеленых святках Зеленых святках, в воскресенье. Из церкви прямо на хутор привезли отца пом[олебствовать] Нила, и отца диякона, и весь причет церковный. После молебствия и водоосвящения в саду вернулися во облачении в хату. И, А окропивши святою водою оселю, сины и коморы, вернулися снова в хату. Тогда отец Нил взял Марка за руку и, поставив его на колени перед святыми образами, а сам раскрыв Псалтырь и перекрестяся трижды, прочитал псалом «Боже, в помощь мою вонмиши». По прочтении псалма, сложив с себя ризы, сел за стол и спросил у Якима букварь. Яким Марта достала из скрыни букварь (он у нее хранился, потому что она его принесла из Киева) и подала Якиму, а Яким уже отцу Нилу.

«Приступи ко мне, чадо мое», – сказал он Марку. Марко подошел. «Говори за мною». – И Марко робко нач[ал] повторял «Аз, буки, веди» и т. д. По прочтении азбуки отец Нил закрыл букварь и сказал:

– Корень учения горек, плоды же его сладки суть. Сегодня пока довольно, а на будущее время и вящше потрудимся. А теперь пока, отдавши Богово Богови, отдаймо и кесарево кесареви.

Яким, как сам тоже человек грамотный, тотчас смекнул, к чему говорит отец Нил из Писания. Моргнул Марте и Лукии, а сам побежал в комору, сказавши: «З-за позволения вашего, прошу, батюшка, садовитесь за стол». Через минуту стол был уставлен яствами и напоями, разными квасами фруктовыми и наливками, а кроме всего этого, Яким посередине стола поставил хитро сделанный стеклянный бочонок с выстоялкою. Отец Нил, поблагословивши я[стие] прочитавши «Отче наш» и «Ядят убозии и насытятся», поблагословил ястие и питие сие, и сел за стол. Его примеру, перекрестясь, последовали и другие (окроме Марты и Лукии).

И молча начали воздавать кесарево кесареви.

После обеда отец Нил и весь причет церковный вышли в сад и сели на траве под старою грушею около крыныци, и отец Нил отверз уста своя, в притчах глаголя. И чего он тут не глаголал? И о Симеоне Столпнике, и о Марии Египтяныне, и о Страшном суде. И только было начал «Отолсте сердце их», а тут явилася Лукия с ковром, а Марта с стеклянным бочоночком, н[алитым?] только уже налитым не выстоялкою, а сливянкою. Отец Нил, увидя их, воскликнул:

– Хвалите, отроци, Господа. И господыню, – прибавил он, ласково улыбаясь Марте.

Лукия между тем разостлала ковер, а Марта поставила на него барыльце с сливянкою и, поклонившись, просила: «Батюшко, благословить». Батюшка, возвыся глас свой и осеняя барыло крестным знамением, возгласил: «Изыди из тебе душе нечистый, и вселися в тебе сила Христова и яви чудеса мирови».

В это время старый Яким подошел к ним, держа в руках таре[лку] малеванную на малеванной тарелке свежие большие яблока яблоки.

Отец Нил, увидя яблоки, сказал:

– Благ муж, щедряя и дая. Только скажите вы мне, Бога ради, Якиме, каким образом вы их сохранили?

– А вот как покушаете, то тогда и скажу, – говорил Яким, ставя яблоки на ковер.

– Хорошо, и покушаемо. Да где наш новый школяр? Пускай бы он нас хоть сливянкою попотчевал, – говорил отец Нил, протягивая руку к яблоку. В минуту Лукия привела в сад и Марка.

– А ну-ка, новый школяру, – говорил Яким, смеяся, – попотчуй батюшку слывянкою, а воны тебе когда-нибудь березовою кашею попотчуют.

– Корень учения горек, – весьма кстати проговорил отец Нил.

Лукия взяла бочонок, а Марко рюмку и стали потчевать гостей. Когда поднес Марко рюмку отцу диякону, то тот, принимая рюмку, проговорил:

– Не упивайтеся вином, в нем же есть блуд.

– Та блуд-таки, блуд, – проговори[ла] скороговоркою сказала Марта, – а вы, отче Елисею, выпыйте еще одну рюмочку нашои слывяночки.

Что отец Елисей и исполнил.

Сидели они под грушею до самого вечера и слушали отца Нила. А отец Нил договорился до того, что начал выговаривать вместо «пророк Давид» «пророк Демид». А потом все духовенство запело хором «О всепетую Мати», потом «Богом избранную Мати, Деву Отроковицу», а потом «О горе мне, грешнику сущу». Тут уже и Яким не утерпел, подтянул-таки тихонько басом.

– Эх, если бы тимпан и органы или хоч гусли доброгласны! – воскликнул отец Нил. – Тут О, тут бы мы воскликнули Господеви. А что, не послать ли нам за гуслами?

– Послать! Послать! – закричали все в один голос.

– А послать, так и послать, – говорил Яким. – Лукие, скажи Сидорови, нехай коней запрягає, я сам поеду. А тым часом, отче Ниле, прошу до господы. И вы, отец Елисей, и вы, и вы, – сказал он, обращаясь к причетникам. – На дворе и темно, и холодно.

И компания отправилась в хату, а что там было в хате, Бог и[х] его знает. Знаю только, что Яким за гуслами не поехал.

Клечальное воскресенье продлилося до вторника. Во вторник, уже поснидавши, гости поехали домой, Я[ким] а Яким и Марта, провожая их, весь [час?] жалкувалы, что они не осталися еще на годыночку, т. е. на два дни.

В следующее воскресенье рано поутру одели Марка в самый лучший его жупан, посадили на засунули ему граматку за пазуху, посадили его на повозку и повезли в село, якобы до церквы. Обманули бедного Марка: они повезли его в школу.

Лукия хотя и не плакала при расставаньи с сыном, но ей все-таки жаль было расставаться с ним.

Грустно, неохотно расставалася Лукия с своим сыном, с своею единою утехой, но она не останавливала, не отговаривала, как это делала старая Марта. Марта сквозь слезы выговаривала Якиму:

– Ну, скажи! скажи ты мне, где ты видел, чтоб из школы добро вышло? Так, выйдет какой-нибудь пьянычка, а может, еще и вор, Боже обороны; от только дытыну испортят.

Молчи Замолчи ты, пока я не рассердился, – говорил Яким, надевая на Марка сверх жупанка новую свитку.

– Ну куда ты его кутаешь?

– Куда? В дорогу, ведь он там останется, так не возыть же за ным свыту.

Так снаряжали Марка в далекую дорогу. Лукия молча смотрела на все это и, слушая доводы Марты, почти соглашалась с нею. Но когда Яким, помолясь Богу и выходя с хаты, сказал: «Учение свет, а неучение тьма», – то Лукия вполне с ним согласилась, говоря:

– По крайней мере, выучится хоть Богу помолиться.

И, проводя их за ворота, долго стояла она и смотрела вслед удалявшейся повозке. А когда повозка скрылася, она перекрестила воздух в ту сторону и возвратилася в хату, возвращаяся в хату, говорила:

– Пошли тебе, Господи, благодать свою святую.

Ввечеру Марта рассказывала Лукии про Марка, что он, бедный, плакал, когда прощался с ними, и что он будет жить у отца Нила, а в школу только учиться будет ходить, и что она нарочно заходила в школу, чтобы посмотреть, где он будет учиться.

– Пустка! Совершенная пустка! – говорила она. – А шк[оляры] Так что страшно одной зайти было. А школяры такие желтые, бледные, как будто с креста сняты, сердечные. А под лавою все розги, все розги, да такие колючие! Бог их знает, где они их и берут. Настоящая шипшина. А на стене, около самого образа, тройчатка, настоящая дротянка, да, я думаю, она таки из дроту и сплетена. А дьяк такой сердитый! Аж страшно смотреть. Я, правда, дала ему копу, знаешь, чтобы он не очень силовал Марка, хоть на первые дни. Надо будет еще чего-нибудь послать ему; я думаю, хоть полотна на штаны та на сорочку, а то замучит бедную дытыну. Чи не понесла б ты ему, Лукие, хоть даже завтра, а то я боюся: убье, занивечить б[едного?] сердечного Марочка.

– Добре. Я понесу, – сказала Лукия. – Та и сама посмотрю на ту школу.

– Посмотришь, посмотришь. Та вот еще что: учыны к завтрему паляныци. Я думаю и паляныць зо дви послать Маркови, а то воно, бедное, хоть и обедает у попа, да какой у там у них обед. Я думаю, всегда голодное.

Назавтра Лукия отправилась в село с паляныцями и со свертком полотна. Она не зашла к отцу Нилу, а прямо прошла в школу. Дьяк встретил ее совсем не сердитый, и школа не была похожа на пустку. Хата, как хата. Только что школяры сидят да читают, кто во что горазд. И Марко ее тут же меж школярами сидит и тоже читает. Она когда увидела его читающего, то чуть было не заплакала. «Как оно, бедное, скоро научилося», – подумала она и посмотрела под лаву. Под лавою ни одной розги не видно было. Посмотрела на образа – около образов тройчатки тоже не видать. Она, отдавши дьякови полотно посильное приношение, спросила его, можно ли ей повидаться с таким-то Марком.

– Можна, можна. Чому не можна? – говорил дьяк с важностию и, подойдя к новобранцу (как он называл Марка), сказал ему:

– Ты, Марку, сегодня учился хорошо, а посему и гулять остаток дня можешь. Иди с миром домой.

Марко ск[лал?] сложил азбучку, положил ее за пазуху и встал со скамейки, обернулся и увидел, увидел свою наймичку и заплакал. Лукия тоже чуть не заплакала. Она взяла его за руку и, простясь с дьяком, вышла из школы. Вышедши из школы, она утерла слезы у Марка рукавом своим, потом сама заплакала, и пошли они тихонько к хате отца Нила.

Такие приношения делала она дьяку и Марку каждую неделю. А в воскресенье Марта само собою привозила дьячку и копу грошей, или меду, или са[ла] кусок сала, или что-нибудь тому подобное.


Примітки

коровы его и всякая другая худобахудоба в російській мові – худощавость, не-толстота. Фраза позбавлена сенсу, якщо читати її по-російськи. Треба було сказати и другая скотина.

добрые люди поживутпоживут в російській мові означає мешкають деякий час, а в українській – употребят, используют, съедят. Зміст змінюється в залежності від того, читати фразу по-російськи чи по-українськи.

добро лилося, как будто сама фортуна коловратная на его хуторе поселилася – Згадавши про римську богиню долі, щастя, добробуту, успіху Фортуну (її зображували жінкою, що спирається на кулю і в правій руці тримає коло – символ мінливого щастя), Шевченко тут же розкриває зміст свого алегоричного порівняння.

ходила в Киев на поклонение святым угодникам печерским. – Тобто до Києво-Печерської лаври, де існує культ «печерських угодників» – муміфікованих захоронень.

Зелені свята – Трійця, одне з найважливіших християнських свят. Відзначається на сорок дев’ятий день після Великодня, звичайно припадає на останні дні травня або на початок червня. Від давніх часів у багатьох народів зберігся звичай на Трійцю прибирати хати зеленню, прикрашати берези тощо.

Причт церковний – священнослужителі одного приходу.

отдаймо и кесарево кесареви. – Тут у значенні: «Займімося мирськими справами».

И о Симеоне Столпнике, и о Марии Египтяныне… – Симеон Столпник (356–459) – один із християнських святих, родом кілікієць. За переданнями, більшу частину дня упродовж сорока років молився і проповідував на площадці, що містилася на вершині стовпа і не мала жодних пристроїв для захисту від спеки та холоду, вітру й дощу. Марія Єгиптяниня – Марія Єгипетська.

все духовенство запело хором «О всепетую Мати», потом «Богом избранную Мати, Деву Отроковицу», а потом «О горе мне, грешнику сущу». – «О всепетая Мати», «Богом избранная Мати, Дева Отроковица» – церковні пісні (кондаки) на честь Богородиці.

«О горе мне, грешнику сущу» – псальма, складена українським і російським письменником, церковним і культурним діячем Д С. Тупталом (Димитрієм Ростовським; 1651–1709) (рукописний збірник XVIII–XIX ст. «Канты… Димитрия Ростовского». – Російська Національна бібліотека. – Збірка А. О. Титова. – 271. – Арк. 67-67 звор. Відомі численні варіанти цього поширеного в народі вірша в українських рукописних збірниках XVIII ст. Під назвою «Пісня в неділю о блудном сыні» вірш друкувався у Богогласниках 1790, 1825, 1850, 1866 рр. (Українська поезія. Середина XVII ст. / Упорядники В. І. Крекотень, М. М. Сулима. – К., 1992. – С. 614).

если бы тимпан и органы или хоч гусли доброгласны! – Тимпан – ударний музичний інструмент, тут: вид невеликої литаври. Орган – тут: стародавній духовий музичний інструмент у вигляді ріжка. Гуслі – щипковий музичний інструмент. Тимпан, орган та гуслі згадуються в Біблії.

Клечальное воскресенье продлилося до вторника. – Клечати – убирати, прикрашати (зеленню). Клечальна неділя – Трійця, Трійцин день.

Боже обороныобороны в російській мові – род. від оборона: рубеж обороны; пункт обороны. Тобто Боже обороны – звернення до бога, який відає обороною. Треба було сказати Боже спаси / защити.