19 [июня]

Тарас Шевченко

Вчера ушел пароход в Гурьев и привезет оттуда вторую роту и самого баталионного командира. А по случаю прибытия сюда этой важной особы остающаяся здесь рота, к которой принадлежу и я, готовится к смотру. Для этого важного грядущего события мне п[ригоняли] сегодня пригоняли амуницию. Какое гнусное грядущее важное событие! Какая бесконечная и отвратительная эта пригонка амуниции! Неужели и это еще не в последний раз меня выведут на площадь, как бессловесное животное напоказ? Позор и унижение! Трудно, тяжело, невозможно заглушить в себе всякое человеческое достоинство, стать навытяжку, слушать команды и двигаться, как бездушная машина. И это единственный, опытом дознанный способ убивать разом тысячу себе подобных. Гениальное изобретение! Делающее честь честь и христианству, и просвещению.

Странно, что даже благоразумные люди, как, например, наш лекарь Никольский, любят посмотреть, как вытягивает носок посиневший от напряжения человек. Не понимаю этого нечеловеческого наслаждения. А наш почтенный Гиппократ, несмотря на зной и холод, целые часы просиживает у калитки и любуется унижением себе подобного. Палач ты, как видно, по призванию и только по названию лекарь.

В детстве, сколько я помню, меня не занимали солдаты, как это обыкновенно бывае[т] с детьми. Когда же я начал приходить в возраст разумения вещей, во мне зародилась неодолимая антипатия к военному христолюбивому воинству. Антипатия усиливалась по ме[ре] столкновения моего с людьми сего христолюбивого звания. Не знаю, случай ли, или оно так есть в самой вещи, только мне не удалося, даже в гвардии, встретить порядочного человека в мундире. Если трезвый, то непременно невежда и хвастунишка. Если же хоть с малой искрою разума и света, то такж[е] хвастунишка и, вдобавок, пьяница, мот и распутник. Естественно, что антипатия моя возросла до отвращения. И нужно же было коварной судьбе моей так ядовито, злобно посмеяться надо мною, толкнув меня в самый вонючий осадок этого христолюбивого сословия. Если бы я был изверг, кровопийца, то для и тогда для меня удачнее казни нельзя было бы придумать, как сослав меня в Отдельный Оренбургский корпус солдатом. Вот где причина моих невыразимых страданий. И ко всему этому мне еще запрещено рисовать. Отнято благородней[шу]ю чер[ту?] часть моего бедного существования. Трибунал под председательством самого сатаны не мог бы произнести такого холодного, нечеловеческого приговора. А бездушные исполнители приговора исполнили его с лю[тостью?] возмутительною точностию.

Август-язычник, ссылая Назона к диким гетам, не запретил ему писать и рисовать. А христианин Н[иколай] запретил мне то и другое. Оба палачи. Но кто один из них палач-христианин! И христианин девятнадцатого века, в глазах которого выросло огромнейшее государство в мире, выросло на началах Христовой заповеди. Флорентийская республика – полудикая, исступленная средневековая христианка, но все-таки как материальная христианка она поступила с своим строптивым гражданином Дантом Альгиери. Боже меня сохрани от всякого сравнения себя с этими великомучениками и светочами человечества. Я только сравниваю материального грубого язычника и полуозаренную средневековую христианку с христианином девятнадцатого века.

Не знаю наверное, чему я обязан, что меня в продолжение десяти лет не возвели даже в чин унтер-офицера. Упорной ли антипатии, которую я питаю к сему привилегированному сословию? Или своему невозмутимому хохлацкому упрямству? И тому и другому, кажется. В незабвенный день пр[иговора?] объявления мне конфирмации, я сказал себе, что из меня не сделают солдата. Так и не сделали. Я не только глубоко, даже и поверхностно не изучил ни одного ружейного приема. И это льстит моему самолюбию. Ребячество – и ничего больше. Майор Мешков, желая задеть меня за живое, сказал однажды мне, что я, когда буду офицером, то не буду уметь в порядочную гостиную войти, если не выучусь, как следует бравому солдату, вытягивать носка. Меня, однако ж, это не задело за живое. И бравый солдат мне казался менее осла похожим на человека, почему я и мысли боялся быть похожим на бравого солдата.

Вторая, и не менее важная причина моего неповышения. Бездушному сатрапу и наперснику царя пригрезилось, что я освобожден от крепостного состояния и воспитан на счет царя, и в знак благодарности нарисовал карикатуру своего благодетеля. Так пускай, дескать, казнится неблагодарный. Откуда эта нелепая басня – не знаю. Знаю только, что она мне недешево обошлась. Надо думать, что басня эта сплелась на комфирмации, где в заключении приговора сказано: «Строжайше запретить писать и рисовать». Писать запрещено за возмутительные стихи на малороссийском языке. А рисовать – и сам верховный судия не знает, за что запрещено. А просвещенный блюститель царских повелений непоясненное в кон[фирмации] приговоре сам пояснил, да и прихлопнул меня своим бездушным всемогуществом. Холодное, развращенное сердце. И этот гнилой старый развратник пользуется здесь славою щедрого и великодушного благодетеля края. Как близоруки, или, лучше сказать, как подлы эти гнусные славильщики. Сатрап грабит вверенный ему край и дарит своим распутным прелестницам десятитысячные фермуары, а они прославляют его щедрость и благодеяния. Мерзавцы!

Примітки

…наш лекарь Никольский… – Нікольський Сергій Родіонович – старший лікар Новопетровського військового госпіталю. Шевченко користувався книжками, журналами й газетами, які одержував С.Р. Нікольський.

Гіппократ (бл. 460–377 до н. е.) – давньогрецький лікар і дослідник природи, один з основоположників античної медицини.

Август-язычник, ссылая Назона к диким гетам… – Римський імператор Август Гай Октавіан (63 р. до н. е. – 14 р. н. е.) заслав римського поета Публія Овідія Назона (43 р. до н. е. – бл. 18 р. н. е.) до м. Томи (тепер м. Констанца в Румунії). Гети – племена, що жили в нижній течії Дунаю.

…христианин Н[иколай]… – імператор Микола І.

Данте Аліг’єрі (1265–1321) – італійський поет-гуманіст, автор «Божественної комедії». У 1302 р., коли до влади прийшли політичні противники Данте, він був вигнаний з Флоренції.

Майор Мешков… – Мешков Дмитро Васильович, командир 5-го лінійного батальйону Окремого Оренбурзького корпусу, капітан, згодом майор. Став командувати батальйоном невдовзі до прибуття Шевченка в Орську фортецю, в квітні – травні 1847 р. Солдафон, він особисто муштрував поета. Під час другого тривалого перебування Шевченка в Орській фортеці, 1850 року, ставлення до нього Д.В. Мешкова було ще суворішим.

Бездушному сатрапу и наперснику царя… – Йдеться про Перовського Василя Олексійовича (1795–1857), оренбурзького військового губернатора в 1833–1842 рр., оренбурзького і самарського генерал-губернатора з травня 1851 по квітень 1857 р. В.О. Перовський не виправдав сподівань Шевченка на полегшення його становища, хоча й робив певні спроби в цьому напрямі.

…нелепая басня… – Йдеться про поширену в той час вигадку, нібито Шевченко був викуплений з кріпацтва, а потім навчався в Академії мистецтв на кошти царської родини і виявив «невдячність», намалювавши карикатуру на свого «благодійника». Поет неодноразово спростовував цю легенду.

Л. Н. Большаков (за участю Н. О. Вишневської)